Лена лежит с открытыми глазами, вглядываясь в мутно белеющий потолок, вслушиваясь в тишину дома.
— Сейчас что, — говорит бабушка, — сейчас сел и поехал. Поезд куда хочешь довезет. Не как в прежние времена. Мой родитель в Киево-Печерскую лавру пеший ходил, а Ваня — дедушка твой — так тот каждую зиму в Вятку на заработки отбывал. А Вятка вон она где! На самом краю земли. — Бабушка смолкает, затем, словно возвратившись из каких-то своих далеких мыслей, говорит: — А окна вон отпустило. Потеплело, видать, крепко.
Лена слушает тихое воркование бабушки, опускаясь в теплую дрему.
Бабушка вспоминает какую-то дорогу, как ей с дедушкой пришлось куда-то ехать ночью, как вдруг выбежали им навстречу, на дорогу, волки. И как они кричали, чтобы отпугнуть их, но волки не убегали. Тогда они начали жечь солому, но волки, сев на снег, все чего-то ждали.
Лена хотела переспросить бабушку, правда ли то, что рассказывала она про волков, или это приснилось ей? На самом ли деле это было, или бабушка рассказала сказку? Но бабушка уже спала, а в ногах ее то громче, то тише, как бы поднимаясь и опускаясь на качелях, похрапывал большой и черный кот Рым.
II
Поутру пришла тетя Паша — соседка. По-хозяйски уселась на табуретку, развязала один за другим платки — пуховый и два простых, высвободив уши. Покосилась на кровать.
— Это ж Татьянка все гостюет. Долгонько что-то, долгонько…
Лене захотелось вскочить и вытолкнуть злую соседку в шею, чтоб совсем дорогу в их дом забыла. Всегда вот так, придет, чтобы нехорошее сказать. Какая все же злая. Вечно ей до всего дело есть! Всюду свой любопытный нос сует…
Лена с головой укрылась одеялом, стараясь не слышать голоса соседки, думая о том, чем она займется сегодня, в воскресный день.
Когда соседка наконец ушла, Лена тотчас вскочила, с уже созревшим решением.
За окном мело. «Ну и хорошо», — подумала Лена. Ей нравилась такая погода, когда идешь под густой сеткой снега, когда он валит и валит на тебя, когда ты чувствуешь его тяжесть на плечах.
— Бабушка! Я на лыжах побегаю. Мы с Веркой вчера договорились.
— Господь с тобой, какие лыжи! Так сразу и занесет. Сиди-ка лучше дома. Читай что-нибудь бабке. А то я без очков — никуда. Вот Татьянка новые глаза привезет, тогда никого просить не буду. Прошлый раз какую мы с тобой книгу хорошую читали?
— Вот, всегда ты так. Все сиди да сиди. Я и в прошлое воскресенье никуда не ходила.
— Ну, будет, будет! Сходи испытай. Вон как подметает.
И верно. Все во дворе ходило под ветром. Она открыла дверь, и в лицо со всей силой ударила снежная пыль.
Может, и правда вернуться? Только потрафит бабушке. Лена потрогала затвердевшие ремни на лыжах, постучала палками по задникам, сбивая наледь.
— Ты далеко не бегай, — крикнула бабушка, высунувшись в сени.
— Ладно, — ответила Лена, просовывая валенки в ремни. — Не побегу. — Она прихлопнула сенную дверь и, прибивая свежие наметы, побежала за ограду. Обычно она бегала на Орешек. Так называлось у них место за деревней. Там на Орешке — горки. И крутые, и пологие. Всякие! Катайся, только не боись!
На Орешек обычно собирались ребята их поселка. Помимо демьяновских, приходили туда еще лебедские и оболешевские. Кроме них с Веркой, все остальные девчонки были взрослые. И хотя девчонки воображали из себя шут знает что, кататься ровным счетом никто не умел. Они только и знали, что визжали, когда ребята сталкивали их с горок. Лена видела, как большие девчата откровенно завидуют ей, тому, как она, не боясь, съезжает со всех горок, даже со смагинского трамплина.
Ее вначале не пускали на этот трамплин. И больше всех, конечно, распинался Женька Смагин. Вот уж никогда не думала она, что Смагин такой жадина. Толкает ее в спину, кричит: «Иди, катайся с девчонками, тут тебе делать нечего». Ну и ребята, конечно, тоже разоряются и прогоняют ее, снегом кидаются. А Женька тем временем, считая уже разговор оконченным, сняв свои широкие охотничьи лыжи, взвалив их на себя, тяжело бежит наверх. И тут же, гикнув, срывается сверху… Женька всегда приседает так низко, будто прилипает к лыжам. И только у самого прыжка враз поднимается, будто какая-то пружина распрямляет его, отрывая вместе с лыжами от земли, и бросает далеко вперед. И вот он уже летит по воздуху, зажмурив глаза, и уши его старой шапки, из которой торчит вата, хлопают, как крылья. Женька худенький, и швыряет его всегда, далеко, к самым кустам. Ребята сразу же спешат лыжными палками замерить Женькин прыжок. А он и доволен, знает, что дальше его никто не прыгнет. И поэтому, должно быть, и дерет свой нос. Никому ни разу не удавалось прыгнуть дальше, чем он.
Хоть Женька и гонит ее с трамплина и важничает, Лена все же уважает его. За смелость. Правда, ее злит, что этот герой ведет себя на трамплине как хозяин. Ведь не один строил его. Но все ребята — странное дело — Женьку во всем слушают. Он даже на взрослых кричит, когда те со страху прижимают на прыжке лыжи, оббивая, обваливая трамплин.
— Эй, ты, — кричит Женька, — трусишь, так объезжай стороной.
Но она все-таки обманула Женьку. Случилось это так. Женька как раз поправлял трамплин, поднимал его выше, готовя для рекордного прыжка. Женька, Генка и Вовка вместе с лебедскими ребятами, сняв лыжи, подскребали снег к трамплину. Они укладывали снег на самом прыжке, притаптывали, уплотняли. Оставалось главное — накатать лыжню. Женька, подхватив лыжи, уже карабкался наверх. Он всегда первым прокладывал лыжню.
И только Женька взобрался наверх, только стал на свои охотничьи лыжи, только подергал ими взад-вперед, чтобы лучше скользили, как Ленка, которая стояла тут же, наверху, на горке, понеслась к прыжку. Она не видела, какое лицо было у Женьки. Должно быть, красное и злое. Но она хорошо слышала, как он закричал во все горло: «Убью!» Женька был страшен в своей злости. Едва приземлившись, она бросилась со всех ног по оврагу через ручей. Самое страшное, что она замочила лыжи и снег сразу налип. И лыжами невозможно было ворочать. Если бы Женька погнался, он, конечно бы, догнал ее. Но он стоял на самом верху и орал, показывая ей по очереди то один, то другой кулак.
Но Женьке все же не удалось побить ее. После того дня он простыл и две недели не был в школе. Сидел грустный у окна с толстой, укутанной материнским платком, шеей. Теперь-то он пускает ее на трамплин, хотя каждый раз и орет, стоя внизу, чтобы она не прижимала лыжи на прыжке. А зачем прижимать-то? Что она, дурочка? Ведь весь смысл в том, чтобы дальше прыгнуть, дольше пролететь по воздуху, а если прижмешь лыжи, никакого прыжка не получится.
III
Лена побежала вниз по деревне под ветер. Кого бы все-таки вытащить на лыжи? Насчет Верки она, конечно, придумала, — это чтобы бабушка отпустила. Они с Веркой поругались и уже второй день не разговаривают. Верка, быть может, и пошла бы кататься, зайди Лена к ней сейчас, но она первой не пойдет. Нужно и гордость иметь! А то Верка, чего доброго, подумает, что она без нее и жить не может. Нет уж! Она дождется, когда Верка первой подойдет. И то еще посмотрит. Да и что это за подруга — в школу мимо ее дома ходит, а за ней никогда не зайдет. А она-то, как дурочка, бежит в другой конец поселка за Веркой, чтобы идти вместе в школу мимо своего же дома.
Может, Женьку на лыжи позвать? Он-то уж точно пойдет! Да вот, кстати, и дом Смагиных — самый большой в их деревне. Он и должен быть таким. У них одних только ребятишек — шестеро!
Лене нравится дом Смагиных. Отец Женьки, помимо того что тракторист, еще и плотник умелый, и потому-то и дом у него такой забавный. В узорах весь. На самой крыше, рядом с телеантенной жестяной петух туда-сюда под ветром крутится.
Лена сняла лыжи, воткнула их задниками в снег. Коридор у Смагиных длинный, стука не услышат, потому Лена решительно толкнула дверь.
Внутри дома, за перегородкой, кричали и визжали сразу все Смагины. И оттуда же, перехватив рукой черные красивые волосы, выглянула тетя Феня, Женькина мать.