- Я желаю помнить лишь то, что сказал он, - упрямо выговорила Черна, морщась и прикидывая, получится ли второй раз вытянуть уголек больной рукой. - К тому же я все еще здесь, и мне плохо от мысли, что я вроде твари на хозяйской сворке.
- О, если бы дело обстояло столь просто, - натянуто рассмеялась Тэра. - Спорить не стану, высказывать суждения тоже: ты крепко уперлась. А когда ты упираешься, слова делаются бессмысленны, ты не поверишь самым сильным доказательствам. Иди. Помни о награде обладателю клинка.
- Заранее предупреждаю: с Бельком ради хозяйской потехи я драться не стану, не по мне противник.
- Разве ты обрела дар прозревать истину? Или я указала твоего противника в испытании?
Черна тяжело вздохнула, нехотя покачала головой, признавая свою исключительную бесталанность к дарам духа. За спиной сошлось створки двери. Постояв у стеночки, подпирая её плечом, и дождавшись, покуда дурнота схлынет, Черна зашагала в сторону кухни. Повара не изуверы, сколько раз им требовалась помощь в поиске диких трав или прессовке топочного торфа! Должны помнить и возместить - жирным куском.
Белёк шевельнулся, застонал. Полежал еще немного мешком на плече и жалобно попросил спустить его на пол. Всю дорогу до кухни парень молчал, сосредоточенно и грустно хмурясь. Теплый бульон принял так же, даже не поблагодарив повара. И свежий хлеб, выделенный сердобольным пекарем, взялся крошить в варево, как труху...
- Всякое железо изберет кузнеца и воина, - высказал вслух свою боль Белёк. - Иди к северному руднику одна. Нечего нам делить, да и не желаю я мечтать о том, что не мое ни по силе, ни по чести.
- Позже обсудим, - пообещала Черна, мигом выпив свою порцию через край, не студя.
И вот - обсудили... Белёк сдался нехотя, на торжище пошел нога за ногу, без радости. Он и теперь мотается за спиной вроде заплечного мешка с дикой травой: и веса нет, и помеха изрядная.
Северный рудник, если верить его виду - человек пожилой, на прибывших не глянул. Вздохнул, погладил траву, льнущую к его руке и норовящую обнять запястье. Сощурился на солнышко.
- Одна корзина не пуста, она выберет себе человека, - голос, неожиданно для столь тщедушного человека, оказался сочным и низким. - Решил я так, и будет так: думать не допущу, сразу тяните к себе, что сочтете своим. Прямо теперь!
Черна нащупала плечо Белька и рванула парня вперед, почти роняя носом в корзины, более похожие на гнезда, нескладно сплетенные из мелкого прута. Сама тоже потянулась, наклонилась, выбирая на ощупь, а глядя по-прежнему на рудника. Будто бы падая и утопая в болотной, зыбкой зелени его некрупных глаз, двумя омутами блеснувших из-под кустистых бровей. На душе сделалось тревожно, твердая почва под ногами поплыла, вынуждая сгибать колени и через силу удерживать равновесие. Рудник был - теперь Черна не сомневалась - настоящим, а вовсе не из числа селян-посыльных, в прежние годы доставлявших железо и самозабвенно игравших чужую роль.
- Все люди огороженных селений ушли с земель Хрога, - догадалась Черна.
- Слабые ушли, чужие и лишние, - безмятежно согласился рудник. - Так оно и должно, мир очищается. Как пена схлынет, так и дойдет до готовности варево нового. Скоро уже, я вижу, как бурно кипят болота.
- Но ведь они, ушедшие, и есть люди, - снова шепнула Черна, ощущая, как по спине бежит холодок. - Для кого же чистить мир?
- А я кто, по-твоему? Я коренной, а сухостой да труха пусть вымывается да в перегной уходят, в дальний, окраинный. Выбрала корзину?
Черна кивнула, плотнее сжимая ворох веток и понимая с растущим недоумением: пусто, легко, не далась в ладони вожделенная болотная кровь...
- Ковать не зазорно и сильным, и коренным, - плоская линия губ рудника треснула неловкой улыбкой. - Но кровью мира из него же вырезать жизнь - не моги, если чуешь в себе силу. Клинок он - что? Он костыль для хромых и искушение для слабых. Твой друг хромает?
Черна почувствовала, что тонет в омуте недосказанностей. Желая вырваться, она глубоко, судорожно кивнула, а когда подняла голову, рудник шагал прочь меж деревьев опушки. Под ноги ему даже в тихую хрустальную восьмицу ложились гладкие корни, а низкие кряжистые сучья виновато поджимали побеги, торя родичу удобную тропу. Словно этого мало, из-за ствола высунул длинную морду дикий буг, улыбнулся всей пастью, неумело ластясь. Со снежно-белых клыков капала слюна, бурая шкура, расчерченная заметными лишь в ярком свете дня полосами и крапинами более темного тона, терлась о кору, а мигом позже уже о руку рудника. Буг выбрался в редкую тень опушки весь, вытянулся в данные ему, могучему, полные три людских роста от носа и до основания пушистого хвоста с острыми костяными кромками. Буг припал к траве, урча и заискивающе подергивая хвостом. Рудник, кряхтя, влез на спину, сел боком, прижмурился и вроде бы задремал: его везли домой...
- Принято думать, что дикий лес опасен и... и все такое, - хрипло прошептал Белёк, не веря глазам. - Что же я только видел? Как же так?
- Давно знаю: мы, в стенах живущие, и есть дикари, - фыркнула Черна, отвернулась от леса и уставилась на корзинку, прижатую к груди приятеля. - Хоть кус велик? Не то выкую пшик. Вдруг да аккурат сегодня я научусь завидовать? Вроде самое время, мечты мои насквозь проржавели. Ну-ка дай гляну, что ты хапнул.
- Я?
Белек уронил гнездо, пискнул, поджав ушибленные пальцы левой ноги и закачался, стоя на больной правой. Пришлось Черне хватать приятеля за шиворот и поддерживать. Кажется, лишь отдышавшись и освободив руки, нащупав ушибленной ногой почву, Белёк осознал и тяжесть корзины, и свое везение, и непостижимый поворот судьбы, и почти брезгливый приговор рудника: клинок дается никчемным... Черна влепила приятелю увесистую оплеуху, обозвала пустоголовым. Велела с извинениями поднять драгоценное железо и более не ронять, тем выказывая ужасающее неуважение к крови мира. Сама она уже мчалась по торжищу, рыча на встречных, без разбора отгребая с пути всех подряд и разыскивая старшего сына покойного угольщика. Полученную из рук болотного человека руду важно до заката согреть и размягчить, перелить в новую форму, покуда она помнит волю отдавшего дар - и удачу принявшего. Для ковки требуется свежий летний уголь, выжженный из корней здешнего леса, родного для Белька.
Суета важных дел и сопутствующих им пустых мелочей закрутилась вьюном осенних листьев, подхваченных ветром, запестрила в глазах, мешая учесть время, обманывая усталость и отгоняя мысли.
Лишь в кузне Черна очухалась вполне надежно. Она стояла с малым молоточком в руке, полная усталости и покоя дела, свершенного должным образом. Старший сын угольщика хмурил широкие брови, уверенно целя тяжелым молотом туда, куда указал малый, серебряно-звонкий. Сероглазый пацан - младший мужчина в семье угольщика - сопел и старательно подбрасывал уголь. Белек бестолково метался вдоль стены, от волнения едва помня себя и исполняя лишь прямые указания, простейшие: раздуть меха или подтащить новую корзину. Вечер, будто сговорившись с людьми, разогнал самые малые облака и усердно ворошил закатное кострище, поддерживая тление света, позволяющее завершить дело ковки без нарушения древних заветов.
- Исполнено? - негромко пробасил угольщик, и Черна впервые сообразила, что теперь его надо звать именно так, по смерти отца старший сын законно унаследовал дело. Если припомнить, так и прежде с сухостоем ходил говорить он, прихватив меньшого брата, пока отец суетился и готовил яму для работы. Угольщик вздохнул и улыбнулся. - А ведь так и есть, управились мы.
- Еще нет, - коротко возразила Черна, откладывая молоточек.
Пот застил взгляд и мешал рассмотреть буро-пепельный клинок. Ладный, не особенно длинный и достаточно узкий, нарядно обтянутый плетением узора. Лишь настоящее живое оружие само избирает рисунок шкуры. Кровь мира самовольна и капризна в работе: или охотно принимает форму, согласившись стать частью человека, или исходит на упомянутый Черной еще на торжище "пшик", выковываясь в сплошную окалину и ломкий, неделовой металл. Клинок этого дня был хорош собою без броскости и глупого блеска. Он еще хранил жар, но уже отказывался менять форму.