1813 и 1814 год Елизавета, по настоянию Александра, провела у своих родных в Германии. В своем родном Бадене императрица Елизавета пользовалась неизменным уважением и любовью. Когда в марте 1806 года ее брат Карл, наследный принц Баденский, по политическим соображениям женился на приемной дочери Наполеона Стефании Богарнэ, в маркграфстве (которое стало великим герцогством в июле того же года) невероятно возросло французское влияние, и, более того, было поставлено под угрозу само существование Баденского герцогства, на земли которого – на основании старинных актов о престолонаследии – претендовала Бавария. Лишь благодаря воздействию Елизаветы Алексеевны, герцогство сохранило свою самостоятельность. Еще раз императрица помогла великому герцогству тринадцать лет спустя, в 1819 году, когда Карл Баденский скончался, не оставив наследников. Елизавета, заручившись поддержкой мужа, лично назначила нового великого герцога Баденского – своего дядю Людвига Вильгельма, – чем снова спасла Баден от исчезновения с политической карты. С 1819 года на родине ее называли «Ангел-хранитель Бадена».
Джордж Доу. Портрет императора Александра I
На Венский конгресс Елизавета прибыла 19 сентября 1815 года – ее супруг уже был там, и уже успел снискать себе славу не только победителя Наполеона, но и «Наполеона любовных сражений». Самые красивые женщины Европы пали в его объятия и, не скрывая, рассказывали о мужской доблести русского императора. Елизавета тоже покоряла – один из участников конгресса, граф Огюст де ла Гард писал о ней: «Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворяла собой все то, что касалось счастья и успеха ее мужа. Ее выражение лица было очаровательно, в ее глазах отражалась чистота ее души. Ее прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Ее фигура была элегантной, стройной, гибкой. Скользящая походка выдавала ее даже тогда, когда она на балу надевала маску. Было невозможно, увидев эту женщину не применить к ней строки Вергилия: „Incessu patuit Dea“ (Казалось, она была богиней). К ее любезному характеру добавлялся еще и живой дух, и любовь к прекрасным искусствам, и безграничное великодушие. Изящной грацией, благородным поведением и неисчерпаемой добротой она покорила сердца всех присутствующих». Однако и восторги в ее адрес, и преклонение перед ее супругом (и его мужские победы) оставили ее совершенно равнодушной. За многие годы она не перестала любить Александра, но перестала ждать ответного чувства, замкнувшись в себе, отгородившись от всего мира своим горем… Даже присутствовавший на конгрессе Адам Чарторыйский, которого Елизавета не видела много лет, не смог разбудить в душе императрицы былые чувства – хотя очень и очень старался. Елизавета вернулась в Россию, где продолжила жить по-прежнему – уединенно, скрытно, вдали от всех.
Разрыв Елизаветы с двором усилился и благодаря свадьбе Николая Павловича – Александр сосватал ему Шарлотту, дочь все еще любимой им прусской королевы Луизы, ставшую в крещении Александрой Федоровной. Красивая и обаятельная Александрина, как великую княгиню стали называть в семье, – живая, веселая, общительная, полная жизни, – быстро стала любимицей всего Петербурга, полностью затмив всегда печальную и замкнутую Елизавету. Ее любили все; на долю Елизаветы снова остались только книги. Французский посол Савари писал: «Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. За 14 лет пребывания царствующей императрицей здесь ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит… Это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при ее дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету Алексеевну женщиной очень тонкой, с изощренным умом». Вокруг нее образовался кружок близких друзей, куда входили самые умные люди России, – например, историк Николай Карамзин, ставший Елизавете ближайшим другом. «Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко Двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят, – писал Карамзин впоследствии. – Ты не менее моего знаешь двух (имеются в виду император Александр и императрица-мать Мария Федоровна. – Авт.), но третью я узнал короче: Императрицу Елисавету, женщину редкую…я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и более, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе; иногда даже спорили, и всегда я выходил из Ее кабинета с приятным чувством. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал: