7
Рыцарские латы в спальню Тауберга, служившую ему теперь и кабинетом, Пашка втащил с превеликим трудом. Иван еще спал, когда камердинер, громыхая железом, ввалился в комнату, Тауберг в это самое время смотрел страшный сон: огромный кованый сундук тащили, впрягшись веером, лупоглазые болонки. Внутри сундука, в крайнем смятении и рассеянности, сидел он сам, время от времени с силой упираясь головой в крышку.
— Пашка! — позвал он и открыл глаза.
— Туточки я, — склонилась над ним взъерошенная голова камердинера. — Приснилось что, ваше высокоблагородие?
— Тьфу ты, черт, — буркнул Тауберг, отстраняясь от низко склоненного над ним рябого лица Пашки. К тому же изо рта его исходило такое крепчайшее луковое амбре, что в пору было зарыдать и облиться слезами. — Ты чего тут притащил мне? — спросил Иван, поворотясь к Пашке спиной и набрасывая на себя шлафрок.
— Чево велели, то и притащил, — радостно сообщил Пашка.
— Ты, голубчик, отвечай, коли тебя спрашивают, — одернул камердинера Тауберг. — А, маскарадный костюм!
— Так точно. Вчерась вы велели мне съездить сегодня поутру к господину мастеру и забрать этот панцирь. Я съездил и, как изволите видеть, привез.
— Ну, благодарствуй, коли привез, — уже мягче сказал Тауберг. — Ладно, давай мерить будем.
Одевались доспехи долго. Иван Федорович при сем процессе успел не единожды пожалеть, что на бал-маскарад, затеянный Всеволожским, он избрал именно этот костюм. Наконец было надето последнее: рыцарский шлем с цветастыми перьями на макушке и покрытые металлической чешуей перчатки. Шумно выдохнув в решетку забрала, Тауберг глухо спросил:
— Ну, как?
— Как статуй, ваше высокоблагородие, — восторженно ответил Пашка.
Не удовлетворенный таким ответом, Иван Федорович подошел к трюмо, но оно показало лишь какую-то железную морду с клювом, смахивающим на птичий. Иван же хотел увидеть себя в полный рост. Посему он решил пройти до гостиной, где висело огромное зеркало, а заодно и пообжиться в таком костюме.
Конечно, двигаться в нем было не очень ловко. Особенно спускаться со ступеней мансарды. Зато это была хорошая практика — в доме Всеволожских на Пречистенке ступеней было предостаточно.
Посмотревшись в зеркало гостиной и оставшись в принципе довольным, Тауберг подошел к окну. Вспомнился вдруг давешний разговор с княгиней, ее лучистые глаза, игривый золотистый локон.
— …здесь я тоже намерена всё поменять, — услышал Тауберг голос Александры Аркадьевны и замер. — Мебеля ну совершенно никуда не годятся.
— Вы правы, мадам, — раздался глухой бас титаниды, — все поменять к псам собачьим…
— Ну вот, к примеру, эти рыцарские доспехи, к чему они тут, в гостиной? — подошла к застывшему Таубергу княгиня и постучала кулачком по панцирю. — Им самое место в прихожей.
— И то, — трубно поддакнула барыне девка Ненилла. — Дать этому статую в руки поднос, и пущай держит. Для визитных карточек.
— А ведь верно, — поддержала свою конфидентку княгиня и легонько пнула Тауберга по железной ноге. — Пусть стоит в передней, как страж дома и встречает гостей.
— Так давайте, барыня, я сей час его и снесу к дверям, — предложила титанида.
Недолго думая, она наклонила Тауберга и устроила под мышку.
— Может, еще чего унесть? — спросила она, махнув свободной рукой. — Чтобы два раза не ходить?
— Я полагаю, тебе достаточно и одного железного истукана, — усмехнулась Голицына.
Ненилла в ответ хмыкнула и потащила «истукана» к выходу. И тут случился incidentis, коий едва не лишил титаниду речи. Как только старшая горничная сделала шаг к двери гостиной, статуй у нее под мышкой вдруг дернул железной ногой и глухо, но вполне внятно произнес:
— Оставьте меня!
— А-а-а, батюшки святы! — громоподобно вскрикнула Ненилла и с силой бросила говорящие доспехи на пол.
Громко бряцнув, статуй упал на спину и задвигал одновременно руками и ногами, пытаясь встать. Он был похож на огромного жука, лежащего кверху брюхом и тщетно сучившего лапами в надежде перевернуться хотя бы на бок.
— Что же это деется, а?! — пробормотала сомлевшая Ненилла и с недоумением посмотрела на барыню. То, что творилось с княгиней, вначале испугало ее. Голицына буквально сотрясалась всем телом, не в силах произнести ни слова.
— Барыня, да вас, никак, лихоманка бьет! — воскликнула Ненилла.
— Нет, не ли-хо-ман-ка, — по частям выдавила из себя княгиня. — Э-то дру-го-е…
Она подошла к барахтающемуся на полу рыцарю и подняла забрало, стараясь серьезно смотреть в его растерянные поголубевшие глаза:
— Это вы, Иван Федорович?
— Я, — ответил мучительно покрасневший Тауберг. — Будьте так любезны, скажите своей валькирии, чтобы помогла мне подняться.
— Ненилла, — обернулась Александра Аркадьевна к горничной, — Помоги господину Таубергу встать на ноги.
Горничная с опаской подошла к распластанному на полу железному истукану, увидела лицо Тауберга и только после этого немного успокоилась. Крякнув, она рывком подняла Ивана с пола, поставила на ноги. При этом княгиня издала звук, похожий на нечто среднее между рыданием и стоном. Когда Иван Федорович обратил к ней красное от столь необычного конфуза лицо, она, едва сдерживаясь от смеха, спросила:
— Скажите, ради Бога, зачем вы туда залезли?
— Это мой карнавальный костюм, сударыня. Я примерял его, а затем…
Ему не удалось договорить. Забрало, клацнув, упало и закрыло ему лицо. У Голицыной при виде этого мгновенно повлажнели глаза, и она, наконец, разразилась заливистым смехом, удержать который у нее не было никаких дамских сил. Она хохотала так звонко, что ей стали вторить подвески хрустальной люстры, зазвенев сотней крохотных колокольцев. За решеткой забрала было видно, как Тауберг несколько раз обиженно сморгнул, затем круто развернулся и пошел прочь из гостиной. Когда Иван Федорович поднимался с негнущейся спиной по ступеням мансарды, он был похож на Каменного гостя, желающего поскорее прикончить любовника своей жены смертельным рукопожатием.
8
— Черт, рук не хватает, — сопел Пашка, зажав Нениллу в самый угол каморы. — Мне бы еще парочку не мешало бы, тогда уж я вас всю бы сразу… ощущал, — вспомнил он барское слово.
Вы уж и так, Павел Емельянович, затискали меня всю, аж дышать невмоготу, — пылала в темноте старшая горничная морковным лицом. — Какой же вы, оказывается… страстный, — тоже ввернула господское словечко Ненилла.
— Да уж, я такой, — шумно сглотнул Пашка, освобождая свою метрессу от одежд.
Ровно через четверть часа дверца каморы скрипнула, и в образовавшийся проем просунулась всклоченная голова Пашки. Обозрев пространство, в коем лишних глаз замечено не было, голова пропала, зато появилась Ненилла Хрисанфовна, легкой птахой выпорхнувшая из каморы. Еще раз осмотрев свое одеяние, она напустила на себя строгий вид и степенно двинулась в сторону людской. А Пашка прилег на только что служившую любовным ложем кушетку и стал думать над планом, чуть более часа назад родившимся у них с Нениллой. План сей сводился к фразе, сказанной титанидой после того, как она на несколько мгновений сдвинула брови к переносице:
— Надо их свести.
— Ково? — не сразу понял Пашка.
— Ну, твоего майора и мою княгиню.
— На кой? — не подумавши, спросил Пашка.
— Что значит, на кой? — взъярилась «титанида. — Они будут вместе, и мы не порознь. А то они, как кошка с собакой. Того и гляди, разъедутся. Неладно это.
(
— Неладно, — согласился Пашка.
— Ну вот. А барыня моя, она — хорошая. Токмо с мужем ей не подфартило. Это надо же, супружницу на кон поставить, как девку дворовую. А какая красавица, — начала расхваливать Голицыну Ненилла. — Чистый марципан. А уж умница какая!