Он лежал там, на подстилке из опавшей листвы. Серебряный флакон. Откупоренный. Пустой. Там, где он упал, еще улавливалось слабое мерцание над землей, но свет этот был таким тусклым в сравнении с Огнем, что стало совершенно ясно: выжженная земля впитала влагу в себя, в глубину, откуда никакими стараниями человеку ее не вернуть. То немногое, что еще оставалось в воздухе (и заявило о себе, принесенное к ним ветром), сейчас рассеялось. Огня больше не было.
Священник подобрал пустой сосуд. Металл был холоден на ощупь. Почти так же холоден, как его рука. Внутри осталась лишь черная, жуткая пустота, словно все привычное тепло его души покинуло его. Печаль заняла его место. А за ней пришел стыд.
Он вернулся к телу. Там на коленях стояла Сиани, сжимая руку Сензи в своих ладонях, будто надеялась вернуть его к жизни. Но во взгляде ее не было надежды.
- Его нет, - прошептала она. Прерывающийся голос был еле слышен. Она обхватила Сензи руками. - Я... Я не могу... - Она посмотрела на священника; ее глаза застилали слезы. - За меня, - выдохнула она. - Он умер из-за меня.
- Он сделал то, что посчитал должным. - Слова утешения приходили автоматически, всплывая издалека, из хранилища священнической мудрости. Только это мы и можем делать. Тебе не за что винить себя.
- Огня больше нет? - осведомился Охотник.
Дэмьен зажмурился, чувствуя неизъяснимый стыд. "Будь ты проклят, Таррант. Будь ты проклят".
- Нет, - тихо проговорил он. - Огня нет. - Он покосился на Сиани, чувствуя, что плачет, как и она. - Мы похороним его.
На что Охотник заметил:
- Здесь больше нет души, которой надо оказывать почтение. Мы все это знаем. Тратить время, отправляя обряд над пустой оболочкой...
- Похороны - не для мертвеца. - Дэмьен взглянул на Тарранта, увидел, что его глаза и кожа уже исцелились. Подумал, смогут ли раны его собственной души залечиться так же быстро. - Это делается для живых. Это часть Исцеления.
- Пусть так, но мы не можем...
- Охотник! - Дэмьен почувствовал, как его взгляд наполняется холодом льда, как леденит его голос. - Ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Эта часть тебя умерла так давно, что ты не можешь вспомнить, даже если б и пытался. Но ты не пытаешься. - Он почти шипел. - Ты хотел убить в себе это. Тебе удалось. У жизни - свои нужды. У тебя - свои. Так что уходи и оставь нас одних. Стань на страже, если хочешь, или пойди кого-нибудь убей, если это доставит тебе удовольствие. Делай что хочешь. Только уйди. Тебе нет места здесь.
Лицо Тарранта было непроницаемо - и на этот раз Дэмьен не имел желания разбираться в его тайнах. Охотник повернулся и в вихре своей накидки исчез в густой тени. Скрылся из виду в глубине леса.
Тихое сопение Хессет заставило священника посмотреть на нее. Ракханка достала откуда-то маленькую лопатку - часть их лагерного снаряжения - и протянула ему. Он молча взял ее. И стал копать.
И молился: "Прости меня, Господи. Прости за мою человеческую слабость. Прости за неумение возвыситься над суетой повседневной жизни, направь мой дух на Твои идеалы. Прости, что в миг потрясения я забыл Твой самый важный урок: потерянную вещь можно найти, испорченную работу переделать, к проигранной битве вернуться... но человеческую жизнь, раз утраченную, никогда не восстановить. Прости, что я забыл самое главное. Прости за то, что, когда я пришел сюда, первая мысль моя была об Огне - простой вещи! а не о потерянной человеческой жизни, не о горе живущих".
Он глубоко вонзал лопату в холодеющую землю, изо всех сил надавливая башмаком, чтоб лезвие резало глубже.
"И помоги мне самому простить себя".
35
"Это должно быть где-то здесь. Близко", - думал Джеральд Таррант.
Огромное пространство восточного удела под его крыльями рябило от потоков, разливавшихся вокруг скал, - сверкающее синью земное Фэа, радужное мерцание приливных сил, пряди трепещущего пурпура, что шевелились над самыми густыми тенями, как будто проверяя, есть ли снаружи солнечный свет. На востоке от него небо уже светлело, чернота полночи и мрачная синева уступали гнетуще-серому цвету сумерек, первому предвестнику рассвета. Он уже должен быть в укрытии. Он уже должен был найти место глубоко под землей и обосноваться в нем. Чтобы энергия, недостижимая для света, могла окутать его своим успокаивающим холодом и восстановить его растраченные силы.
"Еще немного. Еще пару минут, еще пару миль. Это должно быть где-то рядом..."
Темно-серый цвет неба на востоке медленно сменялся болезненно-зеленоватым; он вздрогнул, когда свет опалил его перья, но удержался на лету. Он с умыслом выбрал белую форму, и это ненадолго спасало; случайный прямой луч солнца отразился бы от защитной оболочки. И все же глаза его ощутили жар и болезненное прикосновение, и его когти раздраженно сжимались и разжимались с каждым взмахом крыльев. Пора было снижаться, и поскорей. Следовало искать укрытие. Сколько минут осталось до восхода? Вот-вот рассветет.
"Рискуешь, Охотник? Не в твоем стиле. Дьявол! Все это проклятое путешествие не в твоем стиле".
Он тщательно осматривал землю внизу, ища... что? Как могут выглядеть пещеры Потерянных, как это отражается в потоках над ними? Каким знаком они сообщат о себе и откуда он узнает, как его прочитать? Главное - найти этот знак до того, как солнечный жаркий свет опять прижмет его к земле, чтобы не возвращаться к своим спутникам без проблеска надежды в который уже раз.
"Будь они прокляты, - мрачно размышлял он. - И будь проклята судьба, что завела меня сюда".
Он не мог бы сказать точно, что заставляло его продолжать поиски, хотя небо уже совсем посветлело, и все труднее давался каждый взмах крыльев, все труднее было сосредоточиться на какой-то разумной мысли. Он уже нашел две пещеры, что могли послужить подходящим укрытием от наступающего дня, но не спустился ни в одну. Вместо этого он повернул к северу в поисках хоть какого-то признака Потерянных, какого-то знака надежды, который он мог бы принести опечаленному отряду. И даже во время поисков его раздражало, что он о них заботится. Он уже достаточно потрудился, рискуя болью солнечного ожога. Это было слишком опасно. Это было слишком по-человечески. Но одно чувство не давало ему покоя, не давало отмахнуться от чужого дела. Отнюдь не сочувствие - злость.
"Я промахнулся", - думал он угрюмо, вспоминая тело Сензи. Не смерть человека беспокоила его, эта жизнь так же не имела значения, как и любая другая; и в другом месте, в другое время он мог бы раздавить ее сам, испытав не больше волнения, чем если бы раздавил комара. Нет - угнетал его тот простой факт, что его, Джеральда Тарранта, обвели вокруг пальца. Обманули. Его собственное Творение обернули против него же, а он даже не почувствовал. Вот что жгло его больше, чем свет Домины, больше, чем наступающий день.
"Тебе придется умереть, враг мой, и не самым приятным образом. Я тебе это обещаю".
Он рыскал по земле глазами посвященного, читая потоки, текущие внизу. Отыскать обычные пещеры было нетрудно; завихрения, что возникали над ними, делали их видимыми, подобно скалам в бегущей воде, и он легко определял их свойства - размер и приблизительные очертания. Но на этот раз его интересовало другое. Может, густые испарения, может, изменчивая рябь над пещерами особого рода, над подземной путаницей ходов, вырытых не природой, но ракхами.
И как раз когда нижний край неба окрасился запретным для него золотом, как раз когда он понял, что должен укрыться без промедления, и плевать, достигнута цель или нет, он увидел это. Его внимание привлекла полость в земле. Он снизился и разглядел место вблизи. Да! Вот оно.
Неповторимый узор земного Фэа отмечал западный склон горы под ним, последовательность кругов и завихрений слишком напоминала рукотворную схему, чтоб быть естественной. Вид у туннелей был такой, как будто они совсем одинаковы. Он осмотрелся, увидел и другие склоны с тем же рисунком; целый район, должно быть, был продырявлен, как сыр. Он переборол порыв исследовать дальше и ринулся к земле, высматривая укрытие. Его мышцы уже горели в лучах рассвета; над ним уже гасли звезды Обода. Он быстро проверил землю внизу, выискивая какие-нибудь признаки присутствия врага; нет, ничего такого не было. Наконец, убедившись, что кругом безопасно - по крайней мере, сейчас, - он дал потоку подхватить себя. Дал своей плоти раствориться в нем, так что только вера теперь поддерживала искру его жизни. Это было ужасно, и ужас нисколько не уменьшился за многие годы, что он практиковался в этом искусстве. И уж никак не делалось легче в ракханских потоках, где сложно поддерживать даже простое Творение, много более легкое, чем это, смертельно трудное. Но надо делать то, чего требует выживание. Другого пути нет.