Генри Каттнер
Восход Чёрного Солнца
(перевод Н. Берденникова)
/1/
Широченная грудь Гарсона заходила ходуном от хохота, в черной бороде заплясали отблески пылающего в камине огня. Сейчас, с откинутой назад головой, с оскаленными белыми зубами, он воистину выглядел самим собой: Бобом Гарсоном, безжалостным тираном и неоспоримым правителем Озерного края. В окне за его спиной виднелся флот викингов, стоящий на рейде на озере Мичиган, — мерцающие бледные звезды, которые давным-давно должны были стать ярко-алыми, если вспомнить о морях крови, что пролила эта могучая армада со времени прихода к власти правителя Гарсона.
Небольшой нож скользнул по моей куртке из оленьей кожи — кинжал, который носили все свободные жители, чтобы добивать поверженных врагов. Я достал его из ножен и быстрым взмахом всадил в столешницу прямо перед Гарсоном.
Смех мгновенно смолк. Гарсон, как и я, смотрел на дрожащий в дереве кинжал, пока звон стали не затих.
Потом Боб Гарсон поднял свои карие глаза на меня, но взгляд его абсолютно ничего не выражал.
— Что это значит, Дейл?
— С меня довольно, — со злостью произнес я. — Это мое прошение об отставке, правитель. Ты сам вручил мне этот кинжал десять лет назад…
Он коснулся шрама на поросшей черной щетиной щеке.
— Я помню. Холодная зима тысяча девятьсот восьмидесятого. Я б тогда погиб, кабы ты не пронзил клинком того кодьякского медведя. И потому я подарил тебе нож.
Глаза его потеплели от воспоминаний.
— Когда-то он кое-что означал для меня, — сказал я. — Дружбу. И человека, которому, как мне казалось, я мог доверять. Правителя Великих озер! Грязного… убийцу!
Взгляд Гарсона на мгновение стал ледяным, словно бы из его глазниц глянула сама смерть, как, впрочем, это частенько случалось. Правитель поднял левую руку, кисть которой заменял стальной крюк, и постучал ею по кинжалу. По его шее и лицу пробежала волна почти коричневого румянца, однако быстро отхлынула.
— Настоящие мужчины, Дейл Хит, выковываются в огне и железе, — без выражения проговорил он, — а не в разговорах. Я тоже доверял тебе, потому что мне казалось, ты понимаешь и разделяешь мои планы.
— Завоевания и грабежи… огонь и железо. Да, теперь я тебя понимаю. А если мы сейчас двинемся на юг в Индиану, к Малым озерам, у меня вообще никаких сомнений не останется. Там живут миролюбивые люди — земледельцы и ученые, они, как могут, работают на цивилизацию, в отличие от нас пытаясь восстановить ее. Так или иначе, Боб, если ты решил направиться туда — пожалуйста, но без меня!
В этот самый миг он выбросил вперед здоровую руку, схватил меня за плечо и притянул к себе так, что я едва не лег на стол. Наши налитые злостью глаза оказались совсем близко, я чувствовал его горячее дыхание на своей щеке, а на плече — железную хватку.
— Ну, давай! — сказал я. — Разорви мне горло своим крюком. Хороший способ разрешить наш спор.
— Нет. Ты довольно испытывал мое терпение, и притом не однажды, но я знаю: ты — мой единственный друг.
— Убедительный довод, потому что более отвратительного человека…
— И более сильного, — перебил он мрачно, отпуская меня. — Вряд ли ты когда-нибудь сможешь понять меня. Нужно восстановить весь мир, а это поистине невыполнимая задача, если церемониться с каждым встречным—поперечным. Да, я был жесток, но за каких-то двадцать лет я создал империю. И я не позволю ее развалить, даже если мне придется убить тебя и всех южан в придачу.
— Ты будешь править миром трупов! — прорычал я.
Он указал на огромный яркий гобелен, выполненный в лиловых, зеленых и золотистых тонах, который полностью закрывал одну из стен кабинета.
— Вот наше прошлое. Посмотри на него и скажи, что ты видишь.
На гобелене все было изображено весьма наглядно. Даже человек с другой планеты сразу понял бы значительность воплощенного там. Мир двадцатого века, развивающийся, расширяющийся, тянущийся к абсолютной цивилизации. Потом огромные орудия стали изрыгать пламя и дым, по земле прокатились небесные джаггернауты, превращающие города в руины, — война, изнурительная война продолжалась в течение нескольких десятилетий. Земля отказывалась понимать, что общественные раковые опухоли невозможно излечить — тут спасало лишь хирургическое вмешательство. Поэтому победил сентиментализм, а спустя некоторое время, после беспокойного периода ложного мира, наступил настоящий Армагеддон. На сей раз битва велась не на жизнь, а на смерть.
Она длилась больше тридцати лет. На огромном гобелене история развивалась своим чередом — новое оружие дало волю всадникам Апокалипсиса и залило всю планету кровью. А потом наступила Тьма.