Он сорвался на бег, рыча, словно росомаха, вернувшаяся с охоты и обнаружившая свою нору разоренной волками. Жгуты упругих мышц обвили молодое тело с охряно-бронзовой кожей, они перекатывались по груди, шеи и плечам, словно где-то под покровом человеческой плоти зарождалось нечто могучее, жаждущее свободы. И это что-то вырвалось из горла молодого война длинным протяжным воем, не похожим ни на одного хищника, не похожим ни на одного человека. Наверняка его слышали в уоки, как минимум - дозорные. Ну и пусть.
Его черные прямые волосы, собранные в пучок на затылке и перехваченные неширокой кожаной лентой с выжженными на ней охранительными молниями, растрепались. Тело покрылось бисеринками пота, что собирались в блестящие ручейки в ключицах и меж грудных мышц. Но эти ручейки не успевали сбегать вниз, их высушивал поток воздуха, что обвивал тело воина, несущегося сквозь лес.
Орлиное лицо, искаженное гневом, напоминало маску Ха-кве-дет-гана. Маску, которую Кизекочук однажды видел в святилище темного бога-близнеца. Это святилище стояло в главной оуки племени онундагэга. Меджедэджик и его отец, сахем племени Кватоко, поклонялись Ха-кве-дет-гану, все знали это. Законы предков не запрещали этого, напротив - предки заповедовали, что как все смертные равны пред богами, так и все боги равны пред каждым из смертных. Но темный брат-близнец пресветлого Ха-кве-ди-ю всегда был неким табу, необходимым злом, с которым мерились, но которого предпочитали обходить стороной.
Только не онундагэга. Только не Меджедэджик, который теперь по праву заберет у него Витэшну, даже если не любит ее! Кизекочук вновь издал горловой рев, заставивший стайку остроносых птиц в испуге сорваться с ближайшей секвойи и взмыть в синеву темнеющих небес. Быстро, все произошло слишком быстро... Хотя едва ли к такому можно подготовиться.
Кизекочук сбавил темп, затем пошел пешком. Он сильно вспотел, хотя пробежал не больше перехода и совсем не сбил дыхание, но вечерняя прохлада еще не успела вступить в свои права здесь, в лесной чаще, где кроны вековечных стволов надежно сберегли дневную жару.
Он свернул с тропы к реке, туда, где старое русло быстроводной Мух-хе-кан-не-так изгибалось и вода на излучине почти замирала. По камням здесь можно перейти на небольшой островок с молодой рощей, ИХ рощей. Кизекочук знал, что если Витэшны нет в уоки, то она здесь. Они всегда приходили сюда, в радости и в горе.
Молодой воин нашел свою возлюбленную на стволе упавшей сикоморы. Она сидела на дереве, подобрав под себя ноги и роняя в стоячую воду хрусталь своих неземных слез. Ее чистое светлое лицо с иссиня-черными переливчатыми глазами и прекрасными угольными волосами, заплетенными в тугую косу за спиной, было омрачено печалью. Уголки маленьких пухлых губок подергивались в такт всхлипам и Кизекочук почувствовал, как половина его сердца мгновенно обратилась в пепел от этого зрелища.
Она не сразу поняла, что рядом кто-то есть, а когда увидела его, бросилась к нему на шею, обняла и зарыдала в полную силу. Он тоже хотел дать волю слезам, но не смел, ибо не пристало воину показывать слабость в присутствии женщины. Тем более - НЕ своей женщины. Уже никогда...
Затем они впились в губы друг друга и страсть на мгновение поглотила их разумы, слив маниту двух тел в единое целое. Она отступила на шаг, не выпуская его из объятий, уперлась спиной в ствол упавшей секвойи. Он обхватил ее руками и в одно быстрое, но плавное движение уложил на теплый ствол давно мертвого дерева. Его руки скользнули по ее стану, она лишь сильнее обняла его и изогнулась, терзаемая неутолимой жаждой быть лишь его, сейчас и навсегда.
Они могли сделать это. Поддаться желанию, нарушить закон предков. Могли сделать то, о чем мечтали столько зим! И плевать, что это закроет им путь в родное племя. Плевать, что их объявят изгоями, которым придется покинуть территории Пяти племен. Плевать, что скорее всего они погибнут, в своих скитаниях наткнувшись на боевой отряд анишшинапе. Главное, что они подарят себя друг другу...
Но потом Кизекочук подумал об отце, подумал о судьбе своего племени, о судьбе всех Пяти племен. Ведь старый сахем говорил правду, каждое его слово - точно удар томагавком или кинжалом из кровавого камня.
- Нет, - прошептал он.
- Нет, - эхом отозвалась она.