— Знаю, ваш покойный муж не подписал декларации. Он, конечно, мог рассчитывать на большую шарту. Ваша дочь — правда, я ее не видел, — говорят, была красавицей, недаром к ней сватался сынок хозяина кофейни. Все знаю… Но, как говорят: вино застоится — мутнеет, девушка засидится…
Улыбка на лице Салуа таяла с каждым словом гостя — так постепенно сходит пушистый снежок, выпавший ночью, и обнажается серая, безжизненная пустыня, поросшая чахлым кустарником. Гость, разумеется, не без умысла произнес это словечко — «была». Что поделаешь, Фарида действительно сдала после смерти отца, когда нужда, беспощадно согнувшая плечи вдовы, убила надежду на счастье и в душе девушки.
— Не бойся. — Гость заметил, что мать огорчена. — Я не предложу меньше, чем записано в декларации. Сказано: до четырехсот бумажек — четыреста и получишь. Упаси бог вдову обидеть… — Гость справился наконец с велосипедом, приподнял машину и с силой опустил на землю. Велосипед подскочил, как мячик, — так туго были надуты шины. Гость снова сел, принялся за воду. На шаурму и не поглядел. — Почему уплатим сполна, спроси меня, — продолжал он. — Потому что жених-то наш не красавец. Хотя зачем мужчинам красота, сама понимаешь. Руки-ноги целы, и слава богу. Давно известно: большой арык — украшение поля, большой нос — украшение мужчины. — Гость рассмеялся собственным словам. У него и самого нос был как баклажан.
— Фарида не старая дева! — Салуа пыталась возражать, но не вступать в спор.
— Кто говорит! Была бы она старой девой, я разве стал бы тебя разыскивать в поле? Но зачем гневить аллаха — и не одиннадцать ей! По правде сказать, жених тоже не первой свежести, сорок лет. Но мужчина что надо. Только вот богу угодно было оспой повредить ему глаз. Но одним — левым он видит лучше, чем иной двумя глазами. Возьмется читать коран, так уж без запинки читает. Даже маленькие буквы видит, и очки не нужны.
— Одна одинешенька останусь, — сказала Салуа.
— Как одна? Не бери грех на душу: аллах с каждым из нас. Полюбите друг друга — кто знает, может, зять сам пригласит тебя под свою крышу нянчить детишек.
Салуа снова представила себя счастливой бабушкой. В тени тутового дерева (уж без тутового дерева двор зятя наверняка не обойдется) она качает малыша в люльке, поет ему песенки. Жизнь опять показалась ей полной смысла.
Салуа от души хотелось верить, что к Фариде прилетела птица счастья. Она взяла шарту, пересчитала деньги. Ровно четыреста бумажек. Не откладывая дело в долгий ящик, договорились и о дне свадьбы. Даляль торопил, уверяя, что железо надо ковать, пока горячо. Салуа сама не хотела оттягивать свадьбу, чтобы, не дай бог, не повторилось все сначала. За четыреста бумажек теперь все отдают дочерей. Деньги немалые, можно разделаться с долгами, а оставшиеся внести в общий пай для покупки насоса с движком. У буйвола что-то неладное с головой. Привык с первого года ходить по кругу, теперь по прямой идти не может, все заворачивает куда-то, даже пасется и то по кругу. К тому же и слаб стал, не под силу ему колесо — особенно в половодье.
Весть о замужестве Фарида встретила довольно равнодушно. Она уже ничему не верила и ни о чем не мечтала. Слишком горек был прошлый обман. С другой стороны, когда-нибудь же надо покидать родительское гнездо. В сарифе все давно повыходили замуж. Даже старые девы, которые уже ни на что не надеялись, и те, слава богу, устроили свою жизнь. Но кто же это, однако, сватается к ней? Вдовец, наверное. Редко бывает, чтобы мужчина до сорока лет не обзавелся семьей. А может быть, он настолько богат, что берет себе третью или четвертую жену?
Даляль оказался скуп на слова, рассказывал о женихе неохотно. У Салуа не хватило настойчивости выведать все, а может, она и не хотела. Ей, увы, не дано выбирать себе зятя — кого бог послал, того и надо принять.
Сахиб Нури укатил в деревню: он предпочел переночевать где-то у знакомых. Мать и дочь вернулись домой поздно и тут же легли в постель. После смерти отца они спали вместе. Обе долго не могли успокоиться. Разговор неожиданно вспыхивал, потом затухал, чтобы через несколько минут возобновиться. Порой мать и дочь переходили на шепот, словно их могли подслушать
— Останусь одна, как наше тутовое дерево, — все вздыхала Салуа,
Ей вспомнилась одинокая старуха, которую называли «Забытая богом и смертью». Старуха и сама не помнила, сколько прожила на белом свете. Возделывала крохотный участок земли, ни к кому в гости и на похороны не ходила, никто и к ней не заглядывал. Как-то в деревне заметили, что ячмень на ее поле давно созрел, зерно осыпается — через неделю от урожая не останется ничего. Зашли сказать об этом старухе, а она уже почернела…