Задумчиво поводив мышкой, Вадик вздохнул и решительно ткнул курсором в пиктограмму MSDEV. Зловредная система немедленно отреагировала сообщением, что «на диске С заканчивается свободное место». Вадик поморщился и привычно потянулся закрыть раздражающее окошко, но вдруг вспомнил: «Блин, я ж у них винт под это дело выбил! Чё ж я торможу-то?» Все дела были немедленно забыты, Вадик бросился в прихожую.
Сама программа весила немного, но пара тестовых файлов данных занимала без малого сорок мегабайт – на дискете не потаскаешь. Вадик скинул было все на флэшку, но древний компьютер заказчика ее не признал. Соответственно Вадик тут же вытребовал себе жесткий диск, приведя кучу убедительнейших аргументов. И стал счастливым обладателем гигабайтового Seagate, стараясь, чтобы выражение его лица соответствовало именно счастью, а не тому, что он действительно почувствовал, – в его домашней машине крутилось два под завязку забитых 160-гигабайтовика. Но с паршивой овцы – хоть гигабайт. Могли бы и двухсотник какой-нибудь древний в закромах откопать, стошестидесятники с таким соседом от отвращения сдохли бы.
«Куда ж я его засунул? – бормотал Вадик, роясь в пакете. – А, вот!» И потащил подсоединять, сгорая от нетерпения. Поскольку главной целью получения винта от заказчика был вовсе не недостаток места (что место – пару фильмов из доброй сотни потереть – вот тебе и место, хоть попой ешь). Цель была в другом – у всех людей есть маленькие слабости, и Вадик не был исключением – его тщательно скрываемой слабостью были секреты. О нет, совсем не те пошлости, которые «А я вот что знаю, только ты никому не говори» – громким шепотом. И даже не те, которые «коммерческая тайна». Нет, его страстью были те документы, которые, будучи распечатаны, в обязательном порядке несут на себе штамп «совершенно секретно», или, как минимум, «для Служебного пользования». Слабость, вне всякого сомнения, опасненькая. Но Вадику это только добавляло самоуважения.
Впрочем, разросшаяся (особенно за последний год) коллекция секретов, в которой попадались очень горячие экземпляры, вполне возможно, и самого генсека ООН, заставила бы уважать Вадика. Посмертно, скорее всего. Вадик это понимал и о своих пристрастиях и находках помалкивал. Более того, когда в прошлом году его червь притащил с какого-то американского сервера пару документов, имеющих отношение к 11 сентября, Вадик решил серьезно пересмотреть вопрос доступности данных. За тысячу с лишним баксов, при помощи одного умельца, один из его жестких дисков обзавелся дополнительным блином, увидеть который из системы было вовсе не просто. Вадик сам написал программу шифровки данных. И сам разработал единственный способ доступа к скрытому участку: установленный в системе Far Manager, как две капли воды походил на одноименное детище Евгения Рошаля. Он и размер имел такой же. Более того, глубоко-глубоко, в нулевом кольце, крутился драйверочек, который следил за тем, чтобы всякий желающий посмотреть код программы или скопировать ее, получал не то, что на самом деле, а опять же оригинальный far.exe версии 1.63. Функциональное же отличие этой программы было в том, что, если запустить ее из командной строки, а потом попытаться в ней создать каталог с именем из 64 символов, которые менялись каждый день по определенному алгоритму, то в системе появлялось еще одно логическое устройство. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», как говаривал на свой лад Лёнька Малахов по кличке hr0n0trigger. Тот самый, что выбросился из окна семнадцатого этажа, когда к нему пришли опера из отдела «Р». Хотя в определенных кругах все отлично знали, что выброситься Леньке помогли. Помогли те, кто не простили Хронотриггеру взлома серверов Росметаллбанка весной двухтысячного.
Диск на первый взгляд выглядел девственно чистым, что, впрочем, Вадика ничуть не смутило. Он другого и не ожидал. «DE» коротко выстучали клавиши, и Disk Editor послушно вывалил на экран кучу символов, которые кому другому показались бы совершенной неразберихой. Разумеется, Вадик «кем другим» не был: несколько нажатий клавиш, пара-тройка экранов информации, и он, удовлетворенно хмыкнув, вышел из редактора. «Ламеры, – произнес он почти ласково, запуская программу восстановления диска, – хоть бы форматнули для приличия. Впрочем, это бы не помогло». Программа восстановления тоже была его родным детищем – хотя похожих программ в Сети было предостаточно, все они Вадика чем-то да не устраивали, поэтому пришлось написать свою. Программа пошуршала диском, подумала и сообщила, что ей потребуется восемнадцать минут на все про все. «Валяй», – благожелательно кивнул Вадик и ткнул «Y».
Не то чтобы у него были основания ожидать от этого диска каких-то особенных секретов, скорее даже наоборот: возжелавшая его труда контора выглядела типичным опустившимся постсоветским институтом, влачащим жалкое существование на подачки из бюджета и редкие гранты зарубежных «друзей». Несмотря на следы боевого прошлого, проявляющиеся в остатках бункероподобной проходной и замызганных табличках «Внимание, стреляют!», вряд ли сейчас в стенах института оставались сколь-нибудь важные секреты. С другой стороны, Вадик давно уже обзавелся предчувствием, которым обладает любой серьезный коллекционер – тем самым предчувствием, которое испытывает филателист, глядя на пыльную стопку писем с чердака двоюродной бабули, еще не зная, что там обнаружится непогашенный Маврикий. И это самое предчувствие сейчас как раз ворочалось где-то там под грудной клеткой, заставляя Вадика нервно барабанить пальцами по столу, пока программа трудилась и рисовала проценты.
Через пару часов Вадик уже был готов признать, что на этот раз предчувствие его обмануло. Содержимое диска было удручающе банальным. Вадику так и представлялся бывший его хозяин: неопрятный, лысеющий, с всклокоченными остатками шевелюры, с диоптриевыми очками, починенными изолентой. Из игр на диске имелись лишь всевездесущий пасьянс да древние «линии». Наличествовал стандартный набор Ворд плюс Эксель, кроме того, имелась пара математических и, похоже, химических программных пакетов. Каталог «Мои документы» не оправдал возлагаемых на него Вадиком надежд. Там наличествовало несколько заумных текстов, сводящих скулы на второй строке, всякая канцелярщина и, наконец, множество кусков и версий некоей монографии, как желчно предположил Вадик, являющейся «трудом всея жизни этого несостоявшегося нобелевского лауреата». Именно эти куски Вадик и проглядывал последний час, с трудом подавляя зевоту. Название монографии ему не говорило совершенно ничего, с тем же успехом оно могло быть написано на китайском. Из контекста же Вадик с трудом выяснил, что речь идет о каких-то жидкостях, что-то там делающих с некоторыми органическими соединениями. Каким-то боком туда же приплетались всякие подопытные зверюшки. То ли они эти жидкости производили, то ли являлись теми самыми органическими соединениями, Вадик так определенно и не выяснил. Похоже, имело место и то, и другое.
Тоска, одним словом. Мало того что половина слов была Вадику вообще неизвестна, так еще и добрая четверть документа состояла из формул, иной раз аж на три экрана, которые наверняка повергли бы в уныние человека, куда более сведущего в органической химии. Вполне возможно, что химики закрытых лабораторий США две годовых зарплаты бы отдали за один взгляд на эти формулы, но Вадик в этом глубоко сомневался. В любом случае, это его не интересовало. Вадик уже собрался было закрыть документ и потереть все к такой-то матери, когда взгляд его зацепился за вставленную в документ черно-белую фотографию отвратительного качества. Подпись под фотографией гласила: «Тихийский бородавчатый завродонт. Хорошо видны ликвационные железы». Несмотря на столь безапелляционное" утверждение, Вадик не смог бы разглядеть эти железы, даже если бы от этого зависела его жизнь. Но внимание его привлекли вовсе не железы. Фотография, насколько можно было разглядеть, изображала некую лежащую на боку тварюгу, больше всего похожую на помесь верблюда с крокодилом. А рядом с тварюгой стояли два человека, прилично не доставая головами до высоты лежащей на боку туши. «О как, – подумал Вадик обалдело, – завродонт, стало быть. Бородавчатый, тля. Ну завродонт и завродонт, подумаешь, фигня какая, зато железы, вот это – да… Тихийский, мать его так!»