— Ага.
Ну и скорость. Наверное, в его тайном убежище есть какая-то база данных.
— Доун, не звони ему пока. Я кое-что проверю. Дай Брейзи его номер, и, если он попробует с тобой связаться, пусть позвонит мне. Возможно, он принесет нам пользу.
— Или кучу неприятностей, — добавила Брейзи.
Прошло секунд пятнадцать, а Голос все молчал. Наконец Брейзи пожала плечами.
— Ненавижу, когда он пропадает вот так, даже не попрощавшись — как будто мы ему надоели.
— У босса много дел. — Кико направился к выходу.
Брейзи пошла за ним.
— Кико, пока ты не ушел, может, заглянешь ко мне?
— Ладно. — Ясновидец обернулся к Доун. — Встретимся в холле?
— Давай. — Она встала и собрала компрессы.
Теперь, когда совещание закончилось, Доун чувствовала, что вот-вот вырубится. Ничего не поделаешь: обычно ей хватало четырех часов сна в сутки, но в тех случаях, когда нормально отдохнуть почему-то не удавалось, она буквально валилась с ног.
Доун зевнула. В наступившей тишине завывания ветра стали еще громче. Он злобно бился в окно, и казалось, что по стеклу скребут не ветки, а когти.
«Доун, — словно говорил он. — Впусти меня».
Она помотала головой, стряхивая наваждение. «Ну вот, нервишки шалят», — подумала Доун, отошла от окна — и тут же наткнулась взглядом на портрет из коллекции Голоса. Тоже не слишком-то успокаивающее зрелище.
Женщина на картине напоминала даму при дворе Елизаветы Первой — высокий накрахмаленный воротник наполовину расстегнут, тесемки корсета распущены. Влажные розовые губы приоткрылись в ожидании поцелуя, непокорные локоны выбились из прически, полуприкрытые глаза смотрели прямо на Доун. Так и впились.
Внезапно в кабинете раздался какой-то звук, едва различимый за шумом ветра. Похоже на томный вздох. Ненасытное тело тут же напряглось и затрепетало.
Доун встряхнулась, вышла из кабинета и направилась к лестнице. Ее не покидало странное ощущение — казалось, что за картинной страстью в глазах женщины скрывалось сочувствие. К ней, Доун.
«Пора уносить ноги из этого дома, — подумала она. — Тут кто угодно свихнется».
Провожаемая темнотой, она сделала шаг, другой…
Где-то рядом мелодично зазвенели стеклянные подвески. Доун застыла как вкопанная.
«Доун…»
Внутрь хлынуло тепло, струйками спустилось ниже, и она почувствовала, что расслабляется — впервые с тех пор, как…
Скрипнула дверь, и темноту прорезала узкая полоска света.
Как зачарованная, она пошла на свет и, уронив пакеты со льдом, толкнула дверь. Дверь со скрипом открылась, и Доун вошла внутрь.
Комната, в которой она очутилась, походила на будуар: диваны, прозрачные занавеси, ширма с азиатским орнаментом, люстра с хрустальными подвесками… И картины. Два портрета: женщина экзотической внешности в распахнутых ветром одеждах и полуобнаженная японка, на голой спине которой выведены символы кандзи. Третья картина оказалась пейзажем — пустынный пляж, прозрачное голубое море.
Доун опустилась на атласную, пахнущую жасмином кушетку. Словно опомнившись, дверь захлопнулась.
В тот же миг Доун услышала Голос:
— Мне показалось, что ты измучена. И не только физически.
Доун поискала глазами колонки, но ничего похожего не обнаружила.
— Я думала, вы исчезли до завтра, — прошептала она.
— Как видишь, я еще здесь.
Она вздрогнула и посмотрела по сторонам. Пусто. «Измучена», — мысленно повторила она, и глаза тут же начали слипаться. Он прав. Она совсем измучилась.
— Я все равно не отступлюсь, — прошептала Доун. — Мне просто нужно немножко…
— Знаю.
Где-то рядом прошелестел легкий, как дыхание, ветерок.
Что это? Снова гипноз?
От одной мысли о том, что Голос попытается проникнуть в ее мысли, Доун начала закипать. Но при этом она отлично помнила приятные ощущения, которыми сопровождался прошлый сеанс. Помнила испытанное удовольствие, так похожее на физическую разрядку, о которой она мечтала весь вечер.
Она зажмурилась.
— Покой бы мне не помешал.
И снова взметнулся ветерок — уже чуть ближе.
— Доун, почему ты не сопротивляешься? Это должно стать для тебя рефлексом.
— Привыкну. Но ведь это совсем не одно и то же — атака вампира и… — Тело ныло от предвкушения.
— Значит ли это, что я получил твое согласие? — спросил он.
Показалось, или в его вопросе и правда прозвучало волнение?
Доун помедлила — остатки гордости не позволяли ей согласиться сразу. Но искушение было слишком велико. Покой. Блаженство. И любимый ее наркотик — забвение.
— Да, — сдалась она и облегченно вздохнула. — Но вы уберетесь вон по первому моему слову, хорошо?