Одно из окон редакции уже светилось — кто-то пришел раньше Сапара. Войдя в кабинет, Сапар, как и предполагал, увидел Мукаша. Тот внимательно посмотрел на него, и Сапару на мгновение показалось, что Мукаш знает обо всем. Вот он нехотя поднимается из-за стола и улыбается так, будто хочет сказать: «Что же ты натворил, старик?»
— Кажется, ты перебрал вчера? — засмеялся Мукаш, протягивая руку Сапару.
При всем желании Сапар не мог скрыть вчерашнюю попойку. Куда денешь мешки под глазами и опухшее лицо?
— А ты завидуешь? — Сапар кисло улыбнулся. — Пу, было, было. Не скрываю. Айганыш прилетела вчера, вот и…
— А с друзьями обмывать подарки не собираешься?
— Да нет, отчего, — замялся Сапар, — не с утра же…
Мукаш весело рассмеялся. В это время зашел заведующий отделом литературы Каим Сагынов — высокий худощавый мужчина, лет сорока, но с гладким, без морщин лицом. Вообще, выглядел он лет на тридцать, не больше, чем при случае любил щегольнуть: мол, не пью, не курю, с организмом бережно обращаюсь, потому и выгляжу молодо. Настроение у него всегда было ровным, никто не помнит, чтобы он когда-нибудь «срывался».
— Смех — зарядка для души, — сказал он, входя в кабинет. — Значит, с работой все в порядке. А дома как?
«А ты откуда знаешь?», — вздрогнув, подумал Сапар. Но в следующее мгновение успокоился, усмехнулся: «И все-то на свой счет принимаю».
— Очень нужно, — продолжал завотделом, — чтобы кто-то из вас поехал в командировку. Срочно. В Ош. Желающих нет? Придется тебе, Мукаш, наверное, ведь Сапар только что вернулся. Материал для фельетона. Редактор приказал дельного человека послать, серьезного.
— Когда ехать? — спросил Сапар.
— Крайний срок — завтра.
«Хоть на неделю уехать, избавиться от объяснений. Очень кстати эта командировка. Пока вернусь, они сами обо всем договорятся. В конце концов мать заварила всю эту кашу с разводом, пусть сама и устраивает все дела», — думал Сапар.
Он вызвался поехать в командировку. Сагынов не возражал.
— Прости меня, — виновато сказал Сапар Мукашу, когда Сагыпов ушел. — Я, кажется, помешал тебе. Не обижайся, мне необходимо поехать.
— Командировка в такой мороз — мучение одно. Летом — другое дело. Летом я, может, и обиделся бы. — Мукаш засмеялся: — Жена твоя только вчера вернулась, завтра уезжаешь ты… Кто от кого убегает? А?
— Пойду к Сагынову, узнаю суть дела, — ушел от отпета Сапар.
— В колхозе потерялась земля, — топом матерого фельетониста произнес Сагыпов. — Либо человек спрятал ее, либо волки съели. А может, еще что, — неизвестно. Двадцать гектаров! Была — и нету.
— Что же, мне искать ее?
— Именно. Тебе предстоит стать Колумбом, найти эту землю. Вот письмо, здесь все подробно описано. По должен предупредить: дело запутанное. Так что будь объективен и осторожен. Председатель этого колхоза любит жаловаться. Малейшей неточности или ошибки не простит. К тому же, колхоз прибыльный… Смотри, чтобы потом не краснеть за тебя.
После отъезда Сапара свекровь о ребенке больше не заговаривала. И хотя Айганыш пыталась успокоить себя тем, что упрек, возможно, всего лишь каприз старухи, чувствовала она себя скверно: будто камень в душу бросили. Разум подсказывал: «Уйди, не мешай его счастью, не разрушай его надежды, тем более, что они уже все решили». Но что-то удерживало ее… Хотелось поговорить с Сапаром, но тот уехал в командировку, ничего не сказав. «Подожду, — решила Айганыш, — вот если он скажет, тогда…» Что будет тогда, Айганыш и сама не представляла. С надеждой и страхом жила она в эти дни.
Свекровь, искушенная в житейских делах, хотя и не знала, что творится в душе невестки, однако догадывалась. «Что поделаешь, — думала она, — все равно от тебя, как от женщины, толку никакого. Зачем же Сапара счастья лишать? Лучше миром разойтись».
Каждый день для Айганыш годом казался. Она осунулась, побледнела. Напряженные каждодневные репетиции, вечерние спектакли, после которых с трудом добираешься до дому, — ничто так не угнетало, как один скорбный вздох свекрови. А вздохи эти Айганыш слышала каждое утро, каждый вечер.
Минуты успокоения приносили теперь ей только воспоминания о счастливых былых днях. Но тут же их отравляла мысль, что хорошее может не повториться.