Интересный у меня дед. Своими причудами он и злит, и смешит. Жизнь, как говорила мама, измолотила его, одряхлел он. Но и в старости продолжает работать. На селе, хоть мал ты, хоть стар, не стесняются нагружать работой. И дедушка, кто бы о чем не попросил, не отказывается сделать. Слова "нет" он не знает, говорит мама. Мол, зачем обижать человека, пусть лучше тебя обижают.
— Ну, быстрей, дедушка! — кричу я, потеряв терпение.
Дед ткнул осла пятками, спросил:
— Что ты сказал?
Плохо стал слышать дед. Слышит голос, но не разбирает, что ему говорят, и потому заглядывает в глава, пытаясь угадать, о чем идет речь.
Из овражка, промытого селевыми потоками, выскочила лиса. Она посмотрела на нас и, определив, что ей ничто не угрожает, медленно пошла в гору.
— Смотри — лиса! — вскрикнул дед, хотя я первым заметил ее.
— Дедушка, а волки в этих горах есть? — Я давно уже порывался спросить о волках, да боялся выдать свои страхи.
— Волки, говоришь? Почему бы им здесь и не быть… Ты не приметил могилку в самом начале ущелья? Прошлой зимой солдата загрызли. Совсем еще, говорят, молодой был… — Дед вздохнул и поморщился, словно заныло у него что-то внутри.
— Солдата волк не. может загрызть, — решительно возразил я.
— Что солдат — меченый он, что ли? Такой же раб божий…
— Солдат стрелял бы, он бы всех волков поубивал.
— Если была бы винтовка… Этот с одним ножом шел.
Но я не. унимался.
— Какой он солдат без винтовки; инвалид, наверное.
— Ну, хорошо, не солдат, так не солдат, — примирительно сказал дед. — Все одно — из армии возвращался, с фронта.
Некоторое время мы едем молча. Я теперь уже не удаляюсь от деда. Волки целиком завладели моим воображением.
— Дедушка, почему он был один?
— Кто? А, солдат… Спешил, домой торопился. В районе лошади не раздобыл, а машины случаются не часто — раз в два — три дня, и то не всегда. Белая машина ходит, я ее видел. Говорят, — американская…
— Причем тут машина?
— Вот я и говорю: домой, значит, торопился. Лошади не было, пу и отправился пешим. Ему еще по пути Исмат-почтальон встретился. Стал уговаривать: не испытывай, мол, судьбу, сам едва от волков ушел — спасибо, лошадь вынесла. Но солдат упрямствовал. Мне ли, говорит, после фронта волков бояться… Смелый, видать, был. Три года отшагал! Пуля его не взяла. А вот здесь пришел смертный час… Э-хе-хе, — с болью вздохнул дед и, сунув черешок плетки за ворот рубахи, почесал спину.
— Как же это случилось?
— Съели его волки, и все тут. Одни кости остались, даже чемодан, твари, распотрошили.
— Почему же он ножом не дрался?
— Дрался, видать. Дня через два, на закате люди на машине мимо того места ехали. Смотрят — волк сидит и воет. Когда подъехали, зверь убежал, а там, где он сидел, — человеческие кости, чемодан и рядом волк мертвый. Парень в кость ему угодил, и не успел нож высвободить. Тут другой, видимо, наскочил… Собрали люди кости да там же и похоронили…
Если б можно было превратиться в птицу и улететь отсюда, я бы не стал раздумывать. Недаром это ущелье показалось мне таким зловещим. Попробуй, угадай, что вон там, за кустом, или там, в расщелине… Знать бы — осмелятся волки напасть на нас двоих?
— По этой дороге вы хоть раз ночью ходили? — спрашиваю и боюсь, что дедушка расскажет что-нибудь еще более страшное.
— Хоть раз, говоришь? — Это у деда такая привычка: переспросить. — Было время, когда тут не то что ночью — днем боялись ходить. Разбойничье было место. До революции, двумя или тремя годами раньше — не помню точно, моего дядю здесь убили. Убили и сбросили в речку. И всего-то из-за полпуда зерна… Эх, вспоминать не хочется… Один год я работал в низине. Собрал немного хлеба для семьи. Да вот как перевезти его в кишлак? Посоветовались и решили не зерно везти, а всей семьей перебраться туда, в чужой кишлак. Перезимовали, а в начале весны вернулись домой.
Разговор наш — будто горная тропа: и страшно, и никуда не денешься; а молчать — все равно что на место стоять.
— Видишь вон ту дыру? — Дед кнутом показывает на черную точку в дальней скале. — Это пещера. Если зайти отсюда, то выйдешь как раз над нашим селением. Кишлак за горой — мы обходим гору.