Айгуль сидела неподвижно, приподняв голову, и ждала. Довлет тихонько кашлянул, стараясь обратить на себя ее внимание, но из этого ничего не вышло. Он кашлянул громче, — тот же результат. Что бы сделать такое?.. Но тут начался фильм.
Айгуль не сводила глаз с экрана, а Довлет, как ни старался, не мог оторвать взгляда от сидевшей в каких-то двух шагах, но такой далекой для него девушки…
Этой ночью Довлету приснился сон.
На лужайке у реки собрался, кажется, весь колхоз. Еще бы, — праздник урожая! Его люди ждут целый год.
Берега Аму-Дарьи обильно поросли тальником, кое-где на прибрежных отмелях стоит густой стеной камыш.
Совсем по-летнему греет солнце, но по тому, как роняет пожелтевший лист тальник, как тоскливо прокурлыкал высоко-высоко в чистом небе журавлиный клин, угадывается осень.
На праздник собрались и стар, и мал. Там и здесь сидят на кошмах небольшими группами почтенные люди, снуют, наполняя поляну веселым гомоном, сорванцы-мальчишки. Чуть в сторойке парни готовятся к предстоящим состязаниям в борьбе. Поодаль, на склоне холма, несколько жокеев в ярких кепи прогуливали лошадей: какой же праздник без скачек!
В самый центр лужайки выходит вдруг чабан Оде с двумя дутарами в руках. Сам он никогда в жизни, кажется, не играл и не пел, и все с любопытством глядят на него, что он собирается делать?
— Люди! Не говорите потом, что вы не слышали, — громко произносит он. — Два парня — Курт и Довлет — влюбились в одну девушку. В Айгуль. Айгуль, иди-ка, милая, сюда.
Из нарядной девичьей толпы вышла Айгуль.
— Вот тебе дутары, доченька, — сказал Оде, — иди и отдай их один Курту, другой Довлету. Пусть они состязаются. Кто победит, тот и будет твоим.
Айгуль взяла дутары, и не успела сделать шага, как, откуда ни возьмись, подбежал к ней незнакомый парень и выхватил оба дутара…
В этот момент Довлет проснулся.
— Фу, — сказал он вслух, — пригрезится же такое.
Чуть в сторонке, слегка прикрывшись пиджаком, спал на белом полотне-экране киномеханик. Широко раскинув руки и ноги, он сладко посапывал и улыбался во сне.
Довлету показалось, что на груди у пария что-то лежит. Привстав на локте, он присмотрелся, — это "что-то" шевельнулось. Довлет вздрогнул. Он смотрел широко раскрытыми глазами и чувствовал как за каких-нибудь две-три секунды все тело его покрыл холодный липкий пот.
Что делать? Крикнуть бы, разбудить всех, но Довлет, ни то что крикнуть, рта открыть не мог. Он понял, что на груди у киномеханика змея и что убрать ее оттуда нужно сейчас же, пока парень не проснулся или не перевернулся во сне. Но как?
Взгляд Довлета упал на кочергу, что лежала возле титана. Взять ее? Но кочергой можно только разозлить змею, — ударить-то ее не ударишь. Надо что-то найти. Он встал и осторожно, по-кошачьи, двинулся к чабанскому домику. Но не выдержал — оглянулся, и увидел, что никакой змеи уже не было. Он посмотрел по сторонам и увидел только змеиный хвост, уползающий в заросли верблюжьей колючки.
Довлет схватил кочергу, во тут из домика вышел Курбан с чайником в руках.
— Что случилось, Довлет? — с удивлением спросил он.
— Змея!
— Ну и что?
— Она лежала вон у него на груди…
— Не тронула?
— Да, кажется, нет.
— Ну, тогда и ты ее не трогай.
— Сейчас не укусила, укусит в следующий раз.
— Не-ет. Если змею не трогать, сама она человека никогда не тронет. Есть в народе такая притча, милок. Старая, немощная уже змея явилась к богу и говорит:
"Я стара и слаба. Дай мне силы, всемогущий аллах".
"Возьми у человека", — сказал ей аллах.
"Если я подойду к нему, он убьет меня".
"Не убьет, человека я наделил не только силой. Я подарил ему то, чего не дал никому, — сказал аллах, — наделил его умом".
"Нет, я боюсь человека".
"Ну, если так, подходи к нему в такое время, когда он спит".
Вот с тех пор, говорят, змеи подползают к спящим, набираются сил, впитывая тепло человеческого тела. Сказка сказкой, но змея и в самом деле не трогает спящего.
Утром забарахлил дизель, питавший током стригальные агрегаты. Подтекало горючее, стучали клапана…
Курт, нервно потирая руки, носился из стороны в сторону и бурчал: