— Нет, Базар-ага.
Старик несколько раз вздохнул, прежде чем начать.
— Мне, сынок, не нравится, как Бегмет и Реджеп ведут себя. Но мне понравилось, что ты сегодня помог подняться Бегмету, хотя он и пьяница. Поднять упавшего — дело мужчины. У меня был такой хороший друг. Его звали Керимом. Он жил в соседнем селе. Зато я не был тогда верным ему.
Базар-ага, обдумывая, должно быть, порядок своего рассказа, умолк на минуту.
— Э-эх, — начал он со вздоха. — Оказывается, человек, и предав друга, все равно может ходить по земле. Интересно устроен мир. Никто не хочет умирать.
Говорят, хороший друг нужен в трудный час. Но хороший друг нужен всегда. Никогда не бывает он лишним. Я это на себе познал. Если бы не было Керима, давно бы гнило мое тело в земле. Ох, друг Керим…
Война была очень страшной, сынок. Когда она началась, я только-только женился. Всего-навсего восемнадцать дней со дня свадьбы прошло. Жаль было срываться от очага, но тем больше гнева рождалось в таких, как я. Словом, никуда не деться — надо брать в руки винтовку. Это понимали и я, и жена Садап, и моя мать. Отца давно не было — умер от тифа. И вот я вместе с другими поехал на фронт. Позади остались родное село, мать, молодая жена…
Приехали на фронт. Никогда, наверное, не испытать уже мне такого страха, как в первые дни этой войны. Все натерпелись его. Только что разговаривал с человеком — и вот он упал замертво. На то, что останешься живым, никакой надежды. Пушки, танки, самолеты — со всех сторон огонь, грохот, скрежет. Смерть повсюду. Но человек всегда надеется. Со мной рядом был Керим. Он прогонял грустные думы. То начинал напевать, то шутить, подражая. лучшим сказочным острословам, то просто видом своим бодрым приводил нас в лучшее настроение.
Однажды бой был, на равнине. Как сейчас вижу — трава до пояса доходит, куда не посмотришь — зеленое море колышется. И от этой травы такой приятный аромат исходит, что надышаться нельзя. Вспомнилось родное село, родные травы, поля с пшеницей.
Лежу в траве и смотрю в небо. Синее-синее оно. Редкие белые облака точно приклеились — не двигаются. И небо, думаю, как в родном селе. И чего бы, мол, размышляю — не шуршать мирно траве, не петь голосисто птицам, небу не оставаться всегда таким чистым. Так, наверное, думали все мои товарищи, лежавшие рядом на этом лугу. Наверно, так же думал и Керим.
Но тишина длилась недолго. Враг пошел в атаку. Никто не пожалел зеленую траву, никто не подумал в тот миг о синем-пресинем небе, — заволокли его гарью.
Вдруг я почувствовал, как левую ногу обожгло ниже колена. Бежал еще с автоматом, стрелял, пока не упал, пока не потерял сознание…
А тогда открыл глаза, увидел доктора в белом халате. Первое, о чем я спросил его, — как попал сюда?
— Друга своего благодари, — ответил врач. — Он тебя на себе притащил. И кровь свою дал, чтобы ты воскреснуть смог. Керим, кажется, — так его зовут?..
Базар-ага перевел дух, кашлянул несколько раз, поднялся, прихрамывая, вышел на кухню за чаем.
— А теперь слушай, что было дальше… После поправки перевели меня в трудовой батальон. Мы прокладывали железную дорогу. С Керимом я переписывался. Он писал, как били врага под Курском. Вдруг от него перестали приходить письма. Я не знал, что и думать. Если убит — не оплаченным, значит, остался мой долг, ведь благодаря его крови выжил. И тут пришло письмо от Садап. "Вчера пришел к нам твой фронтовой товарищ — Керим. Бедняге правую руку отрезали. И глаза одного нет. Утешил нас. Говорит: не беспокойтесь, война теперь скоро кончится. Приедет Базар. Хороший, видать, он человек: других утешает, а сам — калека — наверное, не меньше нуждается в утешенье…"
Так написала жена.
Прочитал я письмо и заплакал. Вроде мужчине плакать стыдно, но не мог я удержаться. Казалось, вся горечь, накопившаяся за время войны, хлынула наружу слезами.
И так, мы строили железную дорогу. И на войне не только разрушают, но и строят. Наш командир говорил: "И продовольствие, и оружие, и боеприпасы доставляются в основном по железной дороге. На ней держится все". И мы работали, не жалели себя.
На фронте, когда получишь письмо — большой праздник. Узнаешь новости о доме и как будто побываешь там. Потом перечитываешь еще и еще… Несколько дней даже меньше устаешь.
Но очередное письмо Садап не обрадовало меня. Украли нашего серого ослика. Украли ночью из загона. Написала, что слышали шум, но выйти побоялись. Я тогда думал: эх, выколоть бы глаза тому, кто украл у беспомощных их единственную опору, попался бы мне этот прохвост, я бы ему показал, чтобы в другой раз не повадно было.