Приготовления продолжались и на следующий день.
В назначенное утро Болотбек проснулся от приза бригадира. Было еще совсем темно. Темир отправился будить остальных, а Болотбек долго сидел на постели, протирая глаза.
Вместе с сыном встала и Маасынбюбю. Суетясь, зажгла лампу и растопила печь.
Он вышел во двор, полной грудью вдохнул зимний воздух. Сон постепенно уходил.
Горы, земля — все вокруг белым-бело. Высоко над головой бездонное чистое небо. В глубине его мерцают холодные звезды. Далеко, казалось — но всему аилу, разносились людские голоса, фырканье коней.
Болотбек потуже затянул подпругой на своем гнедом, приведенном с вечера во двор, обтянутое кожей отцовское седло и зашел в дом. Маасынбюбю давно приготовила завтрак и ждала сына. Не успел Болотбек управиться с едой, как с улицы послышались зовущие голоса.
— Беда прямо, — не выдержала старуха. — Не дают спокойно поесть ребенку, изведут бедного мальчика. Береги себя, сынок, помни Артыка, которому отрезали ногу…
Когда Болотбек вышел на улицу, трое всадников, резко повернув своих лошадей, поскакали дальше.
— Не задерживай других, догоняй!
— Хорошо, — заторопился Болотбек.
Он приладил топор, перебросил переметную суму, а позади седла привязал одеяло.
— Ну, мама, пока, — вздохнул он, уже сидя верхом. — Иди домой, а то очень уж на улице холодно.
Горестно сморщившись, Маасынбюбю стояла во дворе в стареньком домашнем платье. Болотбеку вдруг стало до слез жаль ее. Нагнувшись, он поцеловал мать и, поспешно хлестнув лошадь, тронулся в путь.
Добраться до Каратал-Джапырыка не так-то просто. Там, где это можно, всадники стараются ехать побыстрее, чтобы в движении хоть слегка согреться. Мороз преобразил всех до неузнаваемости: на усах появились сосульки, на воротниках и шапках — густой пепельный пней. Временами Болотбеку казалось, что он закоченел. Не помогали ни портянки из заячьих шкурок, ни овчинные варежки. Нестерпимо хотелось слезть с коня и припустить богом что есть духу. Одно удерживало: как на это носмотрят остальные…
Увидев, что Болотбек порядком продрог и понурился, а может, чтобы избавить его от излишних насмешек, к нему подъехал бригадир и, огрев плетью гнедого, сказал:
— Живее, парень, копя время от времени надо понукать. Если сам будешь собран, и лошадь пойдет хорошо. Смотри, ты же весь закоченел. Рано вешать нос.
Единственная тропа, но которой ехали лесорубы, но мере подъема становилась все более труднопроходимой. Ноги лошадей то проваливались в щебень, то скользили по льду. Поднимаясь все выше по ущелью, всадники много раз переправлялись через замерзшую речушку. Наконец, они въехали в долину, со всех сторон окруженную стеной отвесных скал. Речка тут еще не промерзла. Сколько лесорубы не тащили лошадей, ни одна в воду не шла. Пришлось силком столкнуть в речку лошадь Чогулдура вместе с наездником. Вода тут же дошла до стремени седока.
— Бери наискосок, до отмели! — крикнул с берега Темир. — Что вы, как маленькие, сами не догадаетесь, что делать, ждете подсказки!
Между тем Чогулдур переправился. Теперь и другие лесорубы вместе с лошадьми оказались в воде. Болотбек остался один. Сердце его защемило. Сколько не нахлестывал он своего гнедого, тот не трогался с места.
— Посильнее огрей его! Пришпорь! — подавал советы Темир.
— Это тебе не машина, — съязвил Касым. — Лошадью надо с умом управлять.
— Да не бойся ты коня, не бойся, — он чует это, — кричал Чогулдур. — Ах, чтоб тебе век не сидеть на лошади!
Болотбек, как ни старался, беспомощно крутился на одном месте.
— Поводком работай, поводком, И ногами шевели, — снова подал голос Темпр, и, поняв бесполезность советов, направил своего копя в обратный путь, спеша на помощь. Он приблизился, и Болотбек бросил ему поводья, а сам начал яростно попукать гнедого ногами и камчой. Раз-другой споткнувшись, лошадь, наконец, плюхнулась в студеную воду и поплыла. Болотбек облегченно вздохнул. С того берега донесся смех.
— Так-то, малыш, — только и сказал Темпр, возвращая поводья.
— Если этот малый не может даже ездить верхом, то какой же прок от него будет в лесу, — громко, чтобы слышали все, произнес Асапкул Асапов.
Болотбек виновато молчал.
К вечеру подъехали к старому, заброшенному дому чабана Мекуша, над которым одиноко кружила потревоженная ворона. Многие годы Мекуш зимовал здесь со своей отарой. На других зимовках скот, случалось, падал от бескормицы, в отаре же Мекуша за все время пропало лишь несколько овец, да и то из-за волков. Был Мекуш скромным, добрым человеком. Усердно чабанил вместе с женой, всю жизнь проводил в горах, редко когда спускался вниз, к аильчанам. Всю жизнь ничем не болел, а погиб нелепо: попал с женой под снежную лавину. Теперь вот от Мекуша дом остался, коновязь старая, каменный загон для овец, да еще добрая память о нем.