Трехдневная скачка по равнинам Халапы едва не свела раненого Змея в могилу. Но Кецалькоатль выжил и даже начал поправляться, хотя и очень медленно. Маску с его лица удалось снять — а точнее, срезать вместе с несколькими клоками бороды — на первом же привале после бегства из Семпоалы. Когда отрядный врач Фигероа приподнял искореженную серебряную личину, Кортес едва сдержал внезапный приступ тошноты. Лицо самозванного бога напоминало плохо вылепленный и необожженный глиняный сосуд или стесанную колоду светлого дерева. Только хорошенько приглядевшись, можно было различить на нем отдельные детали: толстый, приплюснутый нос, скошенный подбородок, вялые бескровные губы… Вид этого белого, мучнистого лица напомнил Кортесу, как лет пять назад сопровождавшие его отряд меднокожие вытащили из встретившейся на пути глиняной башни термитника огромную королеву-мать и зажарили на костре.
На лбу пленника чернел глубокий кровоподтек, окруженный темно-фиолетовым кольцом. Кроме этой страшноватой отметины лицо его украшали крупные пятна ожогов, похожие на розовые лишаи. Смотреть на Кецалькоатля было мучительно неприятно — даже Балам-Акаб рядом с ним показался бы красавцем. Поэтому Кортес велел Фигероа вновь надеть на пленника маску, предварительно выправив на ней вмятину, оставшуюся от удара изумрудным жезлом.
Несколько раз Эрнандо пытался заговорить со Змеем, но тот будто не слышал, а если и поворачивал голову, то лишь смотрел в отверстия своей маски куда-то сквозь Кортеса. Он словно бы отгородился от мира невидимой стеной, сломать которую не могли ни уговоры, ни угрозы. Пока отряд прорывался к горам, у Кортеса хватало забот поважнее, но, оказавшись в безопасности за стенами Шочикемалько, он твердо решил разговорить пленника. На второй день пребывания в Крепости Цветов Эрнандо поднялся в небольшую комнату под крышей сторожевой башни, куда поместили Кецалькоатля.
Когда Кортес вошел в комнату, Змей неподвижно лежал на циновках.
— Приветствую тебя, Кецалькоатль, — вежливо поздоровался кастилец. — Вижу, тебе уже лучше. Надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что я решил увезти тебя из Семпоалы.
Пленник не пошевелился. Кортес прошелся по комнате, внимательно разглядывая небогатую обстановку, и остановился в двух шагах от его ложа.
— Я пытался спасти тебя, — сказал он мягко. — После нашего разговора во дворце я понял, что ты очень одинок и нуждаешься в верных союзниках. А потом этот мерзкий колдун чуть было не убил тебя на глазах у всего города. Тотонаки коварны и вероломны, они наверняка хотели заполучить твою голову, чтобы прислать ее Монтекусоме… Змей издал странный булькающий звук — Эрнандо не сразу догадался, что он смеется.
— А так мою голову получил ты, Малинче, — проговорил он. — И теперь везешь ее в Теночтитлан. Что ж, о таких союзниках, как ты, можно только мечтать.
Кортес почти не обратил внимания на прозвучавшую в этих словах горькую насмешку — куда важнее было то, что пленник наконец заговорил.
— Я уже объяснил тебе, что связан словом, данным принцессе. Не моя вина, что принцесса захотела вернуться в столицу. Но пока ты находишься под моей защитой, тебе ничего не грозит даже во дворце самого Монтекусомы.
— Ты напрасно пытаешься успокоить меня, Малинче, — перебил его Кецалькоатль. — Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? Ты приведешь отряд в Теночтитлан и отдашь меня жрецам Тескатлипоки. С согласия Монтекусомы, разумеется. За это тебе заплатят, очень щедро заплатят — и ты, и твои люди на долгие годы забудете вкус нужды. А меня принесут в жертву моему жестокому брату, Дымящемуся Зеркалу, надеясь на то, что моя кровь спасет мир от наступления эры Шестого Солнца. Вот что произойдет со всеми нами очень скоро, Малинче.
На этот раз Кортес промолчал. Нарисованная Змеем картина слишком походила на правду, и он прекрасно понимал это.
— И миллионы жителей аль-Ануака будут продолжать молиться ложным богам, — продолжал Кецалькоатль. — Которые на самом деле и не боги вовсе, а демоны преисподней. И будет литься новая кровь на алтари теокалли… — Кровь лилась здесь много веков подряд, — заметил Кортес. — Для того, чтобы научить меднокожих жить по-другому, недостаточно одних добрых слов. Я слышал твои проповеди в Семпоале — они очень хороши, но рассчитаны не на меднокожих, а на нас, христиан и мусульман. Об заклад бьюсь, никто из них так ничего и не понял в твоих откровениях…
Кецалькоатль неожиданно приподнялся на локтях, подавшись к Кортесу — движение это было таким стремительным, что рука Эрнандо непроизвольно сжала рукоять меча.
— Это ты ничего не понял, Малинче! — голос Змея звенел. — Каждый человек может жить так, как изначально задумано Творцом! И для того, чтобы достичь блага, вовсе не обязательно считаться последователем Христа или Мохаммеда. Достаточно просто заглянуть себе в душу, туда, где сияет божественный свет. А отблеск этого света есть в каждом из нас, Малинче!
— Ты обманываешь себя, — жестко сказал Кортес. — Сам увидишь, сколько света будет в глазах служителей Тескатлипоки, которые вырвут тебе сердце и вымажутся твоей кровью.
Кецалькоатль беспомощно пожал худыми плечами и вновь упал на циновки.
— Видишь ли, если бы тебя с детских лет воспитывали в убеждении, что, проливая кровь, ты спасаешь мир…
— Оправдываешь убийц? — нехорошо усмехнувшись, спросил Эрнандо. — Тогда, может, и меня заодно оправдаешь?
Ему показалось, что Кецалькоатль тихонько засмеялся.
— А разве ты нуждаешься в оправдании? Ведь ты же спас меня от происков врагов, верный друг и союзник.
— Я видел твое лицо, — сообщил ему Кортес, круто меняя тему разговора. — И думаю, что, если бы не маска, люди шарахались бы от тебя, как от прокаженного.
Змей упрямо мотнул головой.
— Ты опять не понимаешь, Малинче. Мое лицо — это лицо бога. Оно может показаться тебе безобразным, но ведь ты никогда не видел богов.
Он взялся за края маски, но Кортес поспешно махнул на него рукой.
— Не нужно! Я уже насмотрелся на тебя, пока ты лежал без чувств… Кстати, ты много раз повторял имя Шочикетсаль. Кто это?
— Моя жена, — глухо ответил Кецалькоатль.
— У богов есть жены? — улыбнулся кастилец. — Я думал, ты соблюдаешь обет безбрачия.
— У меня восемь жен, Малинче. Я не беру в расчет наложниц. Даже если я закончу свою жизнь на алтаре Дымящегося Зеркала, семя Се Акатль Топильцина даст добрые всходы. Но Шочикетсаль — ее я любил больше всех. А ты разлучил нас, Малинче.
— Я сожалею, — Кортес церемонно поклонился. — Если бы это было в моей власти, я вернул бы ее тебе. Хочешь, я пошлю парламентеров в долину — вдруг она там, в лагере твоих друзей?
— Я не желаю, чтобы она вновь очутилась в клетке, — ответил Кецалькоатль. — Но если ты действительно намерен вести переговоры с тотонаками, спроси, нет ли среди них моего врача, Джафара.
— Джафара? — переспросил Эрнандо. — Твой врач — мусульманин?
— Что же в этом такого? Всем известно, что арабские врачи — лучшие в мире. Во всяком случае, Джафар сможет помочь мне куда больше, чем лекари-отоми.
— Ты поправляешься, — заметил Кортес. — Здешние лекари совсем не так плохи, как ты думаешь. Да и Фигероа — даром, что коновал — вытащил с того света немало моих парней.
— Я не поправлюсь, Малинче, — спокойно сказал пленник. — Я умираю, потому что раны, нанесенные ксиукоатль, нельзя исцелить.
— Глупости! Фигероа сказал мне, что твой синяк потихоньку бледнеет. Однако если ты желаешь, я могу послать за твоим Джафаром. Только имей в виду — если тотонаки убьют парламентера, второй попытки уже не будет!
— Они никого не убьют, — еле слышно произнес Кецалькоатль. — Вот, возьми, Малинче, и отдай это своему посланцу… Он протянул худую, обтянутую неестественно бледной кожей руку и вложил в широкую ладонь Кортеса маленькую каменную фигурку. Кастилец пригляделся — на кусочке темно-зеленого нефрита была вырезана крылатая змея.
— Увидев мой знак, вожди Семпоалы поймут, что посланнику можно верить, — голос Кецалькоатля дрогнул: — Как бы я хотел, чтобы вы стали союзниками, Малинче. Помнишь наш разговор на берегу ручья? Христиане не должны мириться с царством дьявола на земле, а ты своими руками помогаешь врагу рода человеческого…