Сюда и решил поехать к нему Миша. Хотел поговорить с Ноем, внушить ему какие-то истины, а заодно понять, как получилось, что вместо исправления драчуна дело пошло к худшему. Нак мог Ной сойти на преступную дорогу?
Для иного осторожного, особенно когда ему есть что терять, общение с подобным человеком прямая порча репутации. Но Миша измерял свое поведение иными критериями. Он считал, что Ной может вернуться к нормальной жизни, если поговорить с ним по-доброму, о-человечески, как земляк с земляком.
Он захватил с собой брата Ноя и поехал. Путь бы! неблизок. Вначале самолетом, дальше поездом, потом на автобусе.
Брат пусть встретится, а вы кто такой? спросили его на месте...
В списке родственников Миша не значился. Пришлось выложить на стол документы. А-а, Хергиани, как же: слышали, сказала начальство, но пустить не пустило.
Миша не сдавался. Он написал объяснение о целях визита и добился встречи. Похоже, администрацию тюрьмы не столько тронули его имя и титулы, сколько миссия: человек преодолел тысячи верст, чтобы преподать заключенному урок воспитания. Подобное не часто встречалось.
Показали бумаги когда, за что, какие сроки давались Ною. И получалось, что бедолаге еще сидеть и сидеть; во всяком случае лет десять минимум.
Ной не рассчитывал на встречу с соучеником. С братом встретился и на том спасибо. Но вот пришел к нему надзор: «Собирайся, пойдём». В кабинете за большим столом сидели человек пять офицеров, заместитель начальника тюрьмы и какой-то мужчина в штатском.
Вот и встретились. два человека, принявшие когда-то равный старт, хотя в одном из них рослом, угрюмом, с глазами зверя -мало что осталось человеческого. Оба всматривались друг в друга, пытаясь узнать. Оба сильно изменились. Встретившись на улице, они бы, наверное, разошлись, не окликнув друг друга.
Это и есть Чартолани, сказал один из офицеров. Миша подошел к заключенному.
Узнаешь?..
Ты Чхумлиан Хергиани.
Они долго говорили. Ной был в отчаянии.
Зачем так мрачно думать, сказал Миша. Еще вернешься домой. Тебя там ждут. Ты помнишь, как мы встречались на верхних пастбищах?
Ной вспомнил это. Он вспомнил многое школу в которую вместе бегали, свиф, на котором всегда играли, луга, где не раз косили, шумную речку с форелью, белые горы, темные хвойные леса, вспомнил родных знакомых этот разговор о любимом крае вошел в него как большая радость, как праздник, и может впервые за долгие годы, пробудилась в нем надежда, что он еще вернется домой - там его ждут, пусть. Даже придется просидеть еще целую вечность. Главное, не нарушать режим.
Миша смог заразить отчаявшегося человека жаждой возвращения. Он верил Ной выдюжит свой гигантский срок и станет человеком.
Еще будут долгие годы колоний, прежде чем услышит он последние напутственные слова женщины-врача: «Из твоих здешних дружков, ты, наверное, самы счастливый» и сможет подвести черту: двадцать сем лет жизни вне общества. Но это будет позже, В середине семидесятых, когда доброго гостя уже не будет в живых.
...Мишка помогал людям в малом и большом... Заболел Шота Джапаридзе, и он спешит в больницу. Что с ним? Чем помочь?
...Надо похлопотать о переводе девушки из одного института В другой, и он. пишет письмо в самые высокие инстанции. «Жить для других» не было для него только фразой.
С местными руководителями он говорил о перспективах района, о преодолении хозяйственного отставания: географическое положение и транспортные трудности не позволяли Сванетии по-настоящему развернуться. Говорил об Ингури ГЭС. И хотя стройка в основном разворачивалась за пределами Местийского района, дела ее всех волновали. Говорил о приходе высоковольтной ЛЭП и включении района в систему Грузэнерго. Надоело сидеть при желтом мигающем свете, вырабатываемом дизельной электростанцией...
Говорил об альпинистском и горнолыжном строительстве, чем собирался заняться после института. Западный склон местийской котловины представлялся ему единым спортивным комплексом со школой инструкторов проводников, слаломными трассами, трамплинам, подъемниками. Если построить несколько гостиниц и горных хижин, сюда потянутся и зарубежные туристы да альпинисты. А это принесет государству большие доходы.
Говорил о реконструкции автомобильной дороги Джвари Местия. Конечно, с приходом асфальта острее столкнутся современная жизнь и сванский уклад. Старый и новый опыт будут биться здесь острие в острие. Не растерять бы хорошее в этом споре.
Его юношеское отрицание сванских законов сменилось в зрелом возрасте истым народопоклонением. Он подчеркнуто стал уважать традиции, обнаруживая в них собранную столетиями мудрость. В суровых и строгих правилах он увидел нерастраченное богатство народа, куда более ценное, чем материальное изобилие. Через опыт, часто мучительный, народ приходил к своим законам и потом придерживался их.
Их сотни, этих правил, ставших натурой свана. Честность, взаимопомощь, гостеприимство, уважение старших, соблюдение родства, культ семьи, высокая нравственность, воспитание трудом, добросовестность, высокое чувство собственного достоинства, свободолюбие (башни вечные свидетели тому)....
Сван убежден: материальные проблемы, это не проблемы. Душа человека вот главное. Плохо, когда души калечатся обманом, когда честность святая святых всех правил перестает цениться, когда за норму принимаются нечистоплотные приемы, когда деньги становятся единственной целью, когда больше полагаются на знакомства и связи, чем на общие для всех правила, когда фигура становится выше закона. Века придется тратить на восстановление утраченных свойств. Не зря говорят старики: «Честная душа свана - главное богатство Сванетии».
А народные праздники? С соревнованиями, хороводами, песнями, с рассказыванием сказок и легенд. Разве не воспитывают они в понятиях добра и справедливости? Разве не разгоняют они скуку?
А народная служба медиаторство? Официальный суд еще не все. Наказать, по сванским понятиям, - лишь полдела. Срок дали, а как жить? Виновному и пострадавшему, родственникам той и другой стороны! Злобно смотреть друг на друга и вечно враждовать? Народ этого не хочет. И идут медиаторы, авторитетные люди, в семьи пострадавшего и виновного, разговаривают и доводят дело до полного примирения сторон, чтоб никто не таил обиды. Наивно? Может быть. Зато уютней жить.
Конечно, есть и извращения. Что, казалось бы, пло хого в застолье, собравшемся по уважительному случаю? Сидят раскованно, ничем не выделяясь, шофер профессор, учитель, колхозник, врач, лесник, зоотехник, летчик, председатель сельсовета и слушают пастуха - тамаду. И никто не ловит красивых птичек из уст начальника, не изгибается в полупоклонах, не роняет достоинства. Можно посадить рядом пионерский отряд ребята не услышат бранного слова, а лишь высоко нравственные слова. Здесь поднимут тост за родителей за тех, кто умер, за присутствующих, за дружбу народов, за русских, проливших главную кровь на Великой войне... Но если застолья собираются по самому незначительному поводу? Если люди соревпуются в питье тосты стаканами, тосты двумя стаканами, тосты рогами. Что тут хорошего? От чрезмерного питья страдает вековой обычай гостеприимства. Гостя спаивают в одном доме, потом в другом... Что он запомнит?
Сколько раз Миша уходил в Лагунвари, чтобы избежать лишних застолий, особенно перед летним сезоном и ответственным стартом осенью!
Слишком долог траур. По году и более носят женщины черные одежды. При многочисленном родстве некоторые почти всю жизнь ходят в черном.
А умыкание невест? Это полное извращение народных традиций. Никогда умыкание не было обычаем. Правила говорят: пельзя создавать так семью. Какое может быть счастье, если девушка взята насильно? Иная от горя в кровь издирает свое лицо. Бывает даже такое: сорокалетний «жених» ворует семнадцатилетнюю. Вся Сванетия гудит, осуждая проходимца. Медиаторы с месяц будут носиться, как заполошные, между семьями, пытаясь найти выход из трудного положения. Бывало, целый род шагал на коленях, вымаливая прощение. Это помимо осуждения «жениха» официальным судом.