Правда, он не представлял и того, что его там ждет. И ждет ли. Может, на поверхности уже ничего не осталось, кроме песка и пепла, а его… Учитель восседает на троне из костей и пьет дымящуюся кровь из черепа дракона.
Это видение было настолько ярким, что Никлос выплыл из очередной дремы и с трудом поднялся, оглядываясь по сторонам. От костюма остались серые лохмотья, а проводя рукой по лицу и голове, он чувствовал, как отросли борода и волосы. Он страшно исхудал, утратив всякую связь с собой прошлым.
Неизменным оставался стержень внутри мужчины. В Никлосе Каргатском было нечто особенное. Его воспитывали настоящие короли. Он вырос, зная, что собой представляет, и даже холод морских глубин не был способен изгнать из него эту уверенность. А вместе с ней – и надежду.
Глядя на ссохшиеся рыбьи кости, чувствуя, как тянет живот, он понимал, что скоро придет тюремщица. Она презрительно бросит ему пару рыбех и пузатый бурдюк с водой, потешаясь над его ничтожностью. Король давно не вступал с ше́лки в разговор, не пытался напасть или привлечь внимание. Он поворачивался спиной, позволяя бить себя пучком жестких волос по бокам до темно-синих пятен, безропотно снося и угрозы, и насмешки. Он ждал.
И сегодня дождался.
Эта ше́лки была из молодых. Яростных. Она любила задержаться, рассказывая Нику ужасы о пиршествах, устраиваемых утопленницами на берегах его королевства. Ей нравилось делиться подробностями и, увлекаясь рассказом, тварь теряла осторожность.
Он позволил мертвячке поглумиться над собой, не реагируя, когда она вылила воду на пол, тем самым провоцируя ше́лки действовать жестче. Войдя в раж, она пнула его по ребрам. А потом оседлала короля, впиваясь острыми когтями в плечи, наклоняясь вплотную и облизывая шею, интимным шепотом обещая оторвать голову и полакомиться глазными яблоками.
И даже когда она сильнее впилась когтями в тонкую кожу, он не пошевелился, только тяжело вздохнул, сворачиваясь, как щенок, прячущийся от боли. Ше́лки вздохнула разочарованно. Правы были старшие – он сломан и бесполезен. Она поднялась, планируя напоследок еще разок пустить королевскую кровь, и тут Ник напал, концентрируя всю мощь нориуса в единую линию, разрезая взвизгнувшую тварь надвое. Она рухнула вниз, и ее внутренности вывалились наружу, как гигантские склизкие черви. Пошел пар, и воздух переполнился запахом крови и морской соли, прежде чем останки превратились в бурый мокрый песок.
– Туда тебе и дорога, – плюнув на него, процедил мужчина.
Следующим этапом было создать воздушную маску вокруг лица. Затем он пересек натянувшийся в месте выхода пузырь и оказался под таким давлением, что застонали кости и заболели глаза. До поверхности океана придется плыть не один километр.
Используя остатки нориуса, он придал себе ускорение и легко заскользил ввысь. Король почти ничего не видел и скорее чувствовал, где верх, а где низ. Временами на него накатывал дикий страх, когда казалось, что он заблудился в этой тьме. Тогда перед глазами вставало лицо Селесты, и он скрипел зубами, упрямо устремляясь вперед.
Когда же Ник в действительности увидел солнечные лучи, почувствовал надежду, он услышал гулкий, воинственный клич ше́лки. Со всех сторон к нему спешили мертвячки, а их волосы растянулись в тонкие сети, готовясь сомкнуться вокруг его лодыжек, чтобы поймать в смертоносные силки.
Напрягшись, он поднажал и мощными гребками потащил себя наверх, изо всех сил давя на нориус, чтобы лететь, как подводная птица, чтобы вырваться из водного плена, ощутить тепло солнца на драконьей чешуе, улетая выше и выше, подальше от бесконечной тьмы. Вместе с тем королю казалось, что он уже потерпел поражение, что ше́лки тянут его за ноги на дно, что в наказание они впиваются клыками в податливую кожу, разрывая на части и превращая его в беспомощного инвалида, который никогда не сможет ни ходить, ни летать.
– Сдайся, и мы пощадим тебя, – шептали они, нагоняя. – Отдайся нам, и мы оставим твое драгоценное тело целостным.
Соблазн был велик, он выбивался из сил, а до воздуха еще плыть и плыть, и чудилось, что у него нет ни единого шанса успеть.
«Не сдамся. Ни за что! Все или ничего!» – в висках барабанила кровь, и в ее ритме читалось врожденное упрямство. Мышцы рвались от натуги, нориус истончался до тонких ниточек, и в рот попадала вода, раздирая легкие кашлем, но он плыл вперед, будто летел на водных крыльях. И когда до поверхности осталось всего ничего, на его талию легла толстая волосяная веревка, резко потянув назад.