– Можешь ты сказать что-либо в свое оправдание? – спросил царь.
Разумеется, это была лишь формальность. Приговор уже вынесли и вряд ли отменят, что бы мы ни услышали.
– Раб римлян! – вскричала она. – Вон они сидят!
Она кивнула в сторону Габиния, Антония и Рабирия – заимодавца, что финансировал кампанию.
– Уселись крепко, теперь их уже не выгнать из Египта, и все из-за тебя! Так кто же изменник, отец?
– Довольно! – вмешался Потин. – Это твой последний вздох!
Он подал знак солдату, которому предстояло задушить осужденную, и гигант, чьи предплечья были толщиной с ляжки обычного человека, подошел к сестре сзади.
Береника, напрягшись, неподвижно ждала. Она закрыла глаза, солдат обхватил ее горло и резко сжал пальцы. Казалось, сестра очень долго сдерживала дыхание; потом ее тело взбунтовалось, и она стала корчиться, словно пыталась ослабить хватку. Однако что можно сделать, если руки связаны за спиной? Солдат, сжимая шею Береники, оторвал ее ноги от земли и удерживал в таком положении, пока жизнь не покинула сестру и тело не перестало дергаться. Конечности вытянулись, ступни обвисли, одна сандалия со стуком свалилась с ноги. Лицо ее приобрело ужасный темный цвет, и я отвела глаза. Потом послышались тяжелые шаги: поднесли носилки, мертвую погрузили на них и унесли. Одна нога Береники, та, что потеряла сандалию, свисала и волочилась по земле. Но ей уже было все равно.
Отец во время экзекуции не выказывал никаких чувств, хотя лицо его побелело. Сидевший рядом с ним Габиний поморщился, Антоний отвел взгляд. Оба они были солдатами, вид смерти их не смущал, однако они предпочитали гибель на поле брани, а не подобную хладнокровную расправу. С другой стороны от меня сидели мои родичи, для которых в первую очередь и предназначался этот акт. У Арсинои, когда палач выступил вперед, вырвался резкий вздох. Два мальчика – шести и четырех лет – вертелись, не находя себе места. Даже они понимали, что это не игра, что Береника уже не спрыгнет с носилок. В тот день мы многое поняли и увидели по-новому.
Я наблюдала за устрашающей церемонией и вдруг уразумела, что Береника, сама того не желая, оставила мне наследство – осознание того, что женщина (конечно, сильная женщина) может править и одна. Предыдущие царицы из рода Птолемеев приходили к власти через свои браки, но Береника доказала: женщина может взять власть и только потом выбрать себе мужа. Или обойтись без него, если ей так угодно. Кроме того, в моем сознании укоренилась прямая связь между римскими войсками и деньгами, обещанными отцом. Их войска и наши деньги – грозное сочетание.
И наконец до меня дошло: при всей ненависти египтян к римлянам каждый из них по отдельности не обязательно является демоном. Некоторые вполне привлекательны и обладают хорошими манерами, как, скажем, Габиний или этот Антоний. Расхожее мнение, будто все римляне – сущие варвары (я поверила в это после пира в честь Помпея), не соответствовало действительности.
Приглядевшись повнимательнее, я заметила и кое-что еще: римляне вовсе не единодушны, в том числе и в своем отношении к помощи отцу. Одни считали это решение правильным, другие отвергали его; для одних истина состояла в следовании пророчеству, для других – в получении практической выгоды. Иными словами, Рим не представлял собой монолит, а раз среди римлян есть противоречия, значит есть и возможность на этом сыграть.
Разумеется, в то время подобные мысли еще не обрели окончательную форму, однако сам факт наличия разногласий среди римлян позволял надеяться, что мы не совсем беспомощны. В броне нашего противника имеется брешь; значит, он тоже уязвим – если не для стали, то для золота. Отец, например, сумел убедить римлян действовать в своих интересах с помощью денег. Деньги – вот что необходимо в первую очередь.
Отец ясно дал понять, что привечать римлян в Александрии будет недолго. Весьма скоро им предстоит удалиться, но прежде должен состояться праздник Диониса в ознаменование возвращения к власти законного царя. Отец видел в себе наследника таинственного бога вина, радости и драмы; соответственно этому он выстраивал свою жизнь. В великих празднествах Бахуса (так называли Диониса римляне) он искал высвобождения, экстаза и сопричастности высшему: всего того, чего он не мог обрести в Александрии в обычной жизни, при всем великолепии нашего Города городов.
Готовясь к предстоящей официальной процессии, я остро ощущала, что стану объектом пристального любопытства. Прежде я была никому не интересной третьей царевной – и вдруг сделалась наследницей. Разумеется, на меня будут устремлены оценивающие взгляды. Я прошла через великие муки, выбирая себе наряд и прическу. Когда хлопоты закончились, я почувствовала, что сейчас загляну в зеркало и получу ответ на свой давний вопрос. Я красива? Я просто мила? Или я особенная? Открыла ли для меня Персефона сосуд своего очарования?