– Запах был скверный, – добавил царь. – Очень скверный. Я думаю, Катон говорил правду – его желудок расстроен настолько, что слезть с горшка он просто не решался.
– Будь он проклят с его желудком! – внезапно воскликнула Арсиноя.
А нам казалось, что она не прислушивается.
– Да, – согласилась я, – Катон заслужил проклятие, и оно на него падет.
– У него есть враги, – промолвил отец. – Катон крайне консервативен. Он старается показать себя хранителем старого благородного римского духа, но время для таких настроений стремительно уходит. Цезарь смахнет его с доски, как я смахиваю эти шашки.
Отец неожиданно взмахнул рукой, сбив несколько костяшек на пол.
– Тот самый Юлий Цезарь, что перекупил наш долг у Рабирия? – уточнила я. – Когда он явится в Египет требовать денег?
– Никогда, – ответил отец, – если нам повезет. Он по уши завяз в Галлии, желая превратить ее в очередную римскую провинцию. Его считают величайшим полководцем со времен Александра, но наш покровитель Помпей с этим решительно не согласен. Нет, дитя, Цезарь явится сюда только в том случае, если сковырнет Помпея. А конец Помпея будет означать конец Египта. Так что будем молиться о том, чтобы Цезарь никогда сюда не пришел.
Он тихо икнул.
– Должно быть, Цезарь окружен врагами, – сказала Арсиноя. – С одной стороны Катон, с другой – Помпей.
– Так-то оно так, – кивнул отец. – Но он, похоже, сделан из железа, и ничто его не пугает. Цезарь полностью полагается на удачу и все время искушает ее. – Отец рассмеялся хриплым каркающим смехом. – Представьте себе: он сделал сестру Катона своей любовницей.
Мы все завизжали от смеха.
– Любовь – это оружие, – заметила Арсиноя, и я поняла, что у нее на уме: «С моей внешностью оружие у меня есть».
– Такое оружие мы, Птолемеи, никогда не пускали в ход, – заявил отец. – Это удивительно, если иметь в виду, что все другие виды оружия нами опробованы.
– Может быть, никто в нашем роду не был настолько привлекателен, чтобы внушить сильную страсть? – предположила я.
– Вздор! – отрезал отец.
Время шло, отец оставался у власти, поскольку римляне продолжали грызться между собой и им было не до Египта. Что касается нас, то, помимо обычных повседневных дел, нам приходилось участвовать в великом множестве публичных мероприятий.
Как-то раз александрийцы выразили желание посвятить нам новый парк с цветниками, аллеями, прудами и изваяниями, разбитый на окраине города. Как всегда в таких случаях, мы прибыли на церемонию в полном царском облачении и регалиях; мы казались живыми статуями среди каменных. Впрочем, мне уже минуло семнадцать и к любым ритуалам я привыкла.
Однако та церемония немного отличалась от других, и прежде всего надписью, высеченной в камне по велению отца: «Владыки и величайшие боги». Выходит, Птолемеи причислились к сонму богов, а не просто земных правителей?
Отец с горделивым видом созерцал открытие монумента и слушал поразительную речь.
– О возлюбленные боги и богини, мы повергаем себя к стопам вашим… – произносил нараспев городской чиновник.
Люди один за другим подходили и склоняли перед нами головы, а потом вставали на колени. При этом, как я видела, многие дрожали, словно боялись вдохнуть некий божественный туман, губительный для смертных. Кто может сказать, что здесь было притворством, а что – истинной увлеченностью происходящим?
Затем слово взял отец.
– Отныне и вовеки мои божественные чада именуются Филадельфами – «пребывающими в братской любви». Да свяжет эта любовь тех, в чьих жилах течет наша священная кровь.
Стоя плечом к плечу с моими родичами, я прекрасно понимала: такое невозможно. Но это желание отца трогало душу.
Потом мы собрались в отцовской личной столовой, дабы завершить церемонию трапезой. Арсиноя первой скинула свое золоченое одеяние. Как она заявила, платье было слишком тяжелое, чтобы таскать его на себе в домашнем кругу.
– Разве золото не по плечу богине? – попыталась поддразнить ее я, когда парадный наряд осел на полу кучей мятой парчи, а на Арсиное осталась лишь тонкая голубая туника, под цвет глаз.
Сестра в ответ пожала плечами. Либо она не видела разницы, либо и без золота считала себя богиней благодаря своей красоте.
Отец занял место во главе семейного стола. Он выглядел усталым, как будто и его тяготил вес торжественного одеяния. До сих пор мне никогда не доводилось видеть его таким, и я неожиданно поняла, что он сильно постарел.