– Неужто уже и не семнадцать?..
Поморщившись, Леся начала внимательно рассматривать свое отражение, чего не делала уже эдак с месяц. За время своего затворничества она сильно побледнела и осунулась. Ее кудрявые светло-рыжие волосы как будто потускнели и утратили природный блеск, и теперь, собранные в большой пучок на макушке, напоминали ей завитки дешевого рамэна. Она себе не нравилась. И ей никто не нравился в последнее время, в особенности из противоположного пола, хотя обычно не проходило и месяца без очередной платонической пассии, которую она мысленно затем воспевала в новом персонаже.
Из дома Леся, утратившая всякий интерес к обитателям внешнего мира, выползала отныне лишь пару раз в неделю. Незамысловатый маршрут ее пролегал от сырного к винному магазинчику, в котором девушка дегустировала вкусовую палитру, собранную с самых разных точек планеты.
Обыкновенно после второго бокала она садилась за печатную машинку, что Отец подарил ей на восемнадцатилетие, за нее родимую, на которой ни одна книга не была написана, но на которой начиналось первая страница каждой из них. Этот ритуал Леся совершала перед тем, как вернуться к удобному, но нелюбимому ей компьютеру. Она не знала, почему, но ей был ненавистен Интернет, в котором ее проза была так известна. Презирать то, что тебя кормит, было, по крайней мере, невежливо, и внутренне она это понимала… Но преодолеть неприязнь все никак не удавалось.
– Клац-клац, – раздавался глухой механический голос клавиш. – Клац.
– И ничего внутри, – выдыхала обыкновенно эту или подобную ей фразу Леся. – А будет ли когда-нибудь?
Девушка отходила от своего любимого дубового стола, который купила в одном из антикварных магазинов на Моховой еще пару лет назад, и, взяв бокал тонкой, испещренной веснушками, рукой, становилась у окна и наблюдала за кипевшей внизу жизнью. Мягкий свет фонарей скрывал дневную серость зданий, теплом разливался по тротуарам и дорогам, окутывал веранды летних кафе, жизнь в которых так сладостно разжигалась по вечерам. Даже самые угрюмые уголки ее родного города выглядели теперь симпатичнее, а те, что были и без того милы, становились только притягательнее.
Леся делала один за другим небольшие глотки вина, чувствуя странную зависть словно ко всем. И к тем девушкам, что сидели своими компаниями, обсуждая всякий вздор, притом радостно заливаясь смехом; и к тем уставшим работягам, что стремились домой, но застряли в беспощадной вечерней пробке; и к тем, спешащим в «растительный» ресторанчик после занятий йогой; и даже к тем, кто пришел на неудачное свидание вслепую, а теперь пытался как-нибудь с него ускользнуть.
При виде незнакомцев ей думалось: «Если это теплое, простое счастье состоит лишь в том, что они нуждаются друг в друге, то почему у меня его нет? Где был тот поворот, на котором я упустила своих людей или что-то еще?..».
За три года учебы она пережила не то, чтобы много, но достаточно для того, чтобы разочароваться в своем окружении. Самовлюбленные псевдо-творцы с непомерным эго оказывались ее собеседниками в лучшем случае, а недалекие мечтательницы в худшем. Было ли дело в их таковой истинной сущности, или же всему виной было Лесино восприятие, узнать девушке уже не представилось. Документы она окончательно забрала тем летом, когда я как раз-таки ее и встретил:
– И на что ты будешь жить, моя милая, если мы перестанем тебя содержать?! – чуть ли не вопила в трубку Жози, которая на днях переехала в Москву.
– На роялти.
– Простите, ведь я совсем забыла, что вы у нас великий автор…
– Если ты продолжишь так со мной говорить, я просто повешу трубку, – холодно произнесла Леся. Она знала, как отрезвить мать, которая порою пускалась в язвительные разглагольствования.
Какое-то время на линии повисло молчание.
– Мам, я уже достаточно взрослая для принятия таких решений. Я знаю, что у тебя были свои планы на мою жизнь, но позволь, наконец, начать мне вести ее самостоятельно. Вы с отцом готовили меня к ней большую часть моего детства, когда…
Леся вовремя осеклась, не дав вырваться словам, что пришлись бы для Жози по больному месту. Некий механизм-напоминалка о том, что мать по-прежнему была инфантильной и ранимой донельзя, щелкнул, заставив девушку закрыть рот. Толку никакого от подобных обвинений, хоть один из семьи должен был это понимать.