В день своего второго дебютного спектакля Федор волновался еще больше, чем 5 апреля. Принесли ему одежду русского витязя. Он тщательно наклеил русую бородку, усы, надел толщинку и на ватных от страха ногах вышел на сцену. С первой же ноты он почувствовал, что поет плохо, бестолково размахивал руками, пытался делать какие-то гримасы, которые вызывали страшное раздражение Направника, яростно шипевшего на него. «Наверное, я тоже похож на тех витязей, которые во дни Святок танцуют кадриль и лансье в купеческих домах», — растерянно думал Федор в минуты, когда уходил со сцены.
Снова появляясь на сцене, Федор беспокоился лишь об одном: как бы не наврать в музыкальном отношении, не сбиться с темпа, выдержать тональность…
На другой день, прочитав в газетах отчеты об этом спектакле, где на все лады склоняли его имя как скверного исполнителя ведущей партии в этом замечательном спектакле, Шаляпин пал духом. От прежней его самонадеянности не осталось и следа. Он впал в другую крайность. Несколько дней после спектакля он боялся выходить на улицу и показываться в театре. Было стыдно, что так легкомысленно подошел к важному и ответственному поручению театра. «Но почему ж меня не научили, что делать, как играть эту сложную роль? — в минуты просветления думал Шаляпин. — Ведь все же хвалили, кто слушал меня. Говорили о моем необыкновенном таланте, жужжали о моем несравненном голосе… Черт бы их побрал… Больше никогда не буду слушать своих так называемых доброжелателей. Они только портят, я перестаю слышать себя в этом гуле похвал…»
Через два дня Шаляпин исполнил довольно рядовую партию лейтенанта Цуниги в опере «Кармен». Он видел Стравинского в этой роли и пошел в трактовке образа следом за признанным авторитетом. Партия была несложной, он не раз исполнял ее в Тифлисе. И в Мариинском театре этот третий дебют сошел благополучно, но не так, как хотелось бы Шаляпину: никто его не похвалил, все были сдержанны в оценках, но и не ругали. Так что цель была достигнута: двадцатидвухлетний Федор Шаляпин стал полноправным солистом Мариинского оперного театра. «Ты подумай, — радостно сообщал он своему приятелю П. Коршу в Тифлис, — я, подзаборный Федя, и вдруг стал артистом императорских театров!»
Ему казалось, что путь открыт после этих трех дебютов. Он вполне справился с партиями Мефистофеля и Цуниги, менее удачно выступил в роли Руслана. Ну что ж, ведь эта роль мало кому удавалась после того, как в 1893 году, исполнив ее в сто шестидесятый раз, сошел со сцены знаменитый Иван Мельников. Никто — ни Серебряков, ни Майборода — не справился с партией Руслана. Но не знал Шаляпин, что, вступив в состав труппы императорского театра, нужно набраться великого терпения, пройти сложные университеты сценического мастерства, для того чтобы суметь показать себя в главных ролях сезона.
Глава тринадцатая
Тифлис — прекрасный город
Редко кто из петербуржцев не знал «Пале-Рояль», меблированные комнаты на Пушкинской улице, близ Николаевского вокзала, где останавливались обычно артисты, художники, писатели, вообще люди свободных профессий… Громоздкое фундаментальное здание таило в себе множество комнат, где селились театральные знаменитости и те, кто обещал быть ими. Никто не знал уровня их таланта, но знали одно: сегодняшний неудачник может завтра оказаться в фаворе у сильных мира сего, получить большие деньги, за все заплатить, а может произойти и другое — сегодняшний любимец, которого бурно приветствует публика, может загулять, запить, и тогда с ним расторгнут контракт и он сойдет со сцены безденежно и бесславно… Сколько знала таких случаев петербургская театральная публика… Но как магнитом сюда притягивало начинающих артистов, считавших за большое жизненное благо поселиться здесь.
Как-то в конце апреля Федор Шаляпин сидел в своем номере в «Пале-Рояле», куда он перебрался вскоре после подписания контракта с Мариинским театром, и тоскливо перебирал клавир «Русалки» Даргомыжского, все еще надеясь, что ему поручат наконец-то его любимую партию Мельника.
В дверь постучали, вошел портье и вручил ему записку. «Опять кто-нибудь приглашает на благотворительный концерт», — с досадой промелькнуло у Шаляпина. Он с успехом выступал на благотворительных вечерах, пел с большим подъемом, порой приходилось повторять понравившуюся вещь два, а то и три раза. Но сколько же можно… Записка эта была от одного из доброжелателей учителей, Василия Давидовича Корганова, крепко поддержавшего юного Шаляпина в Тифлисе: Корганов, оказавшись по случаю в Петербурге, приглашал в ресторан Кюба на Большой Морской, 8.