— Приготовьте двенадцать кресел: я буду принимать двенадцать королей.
Двенадцать депутатов разместились на двенадцати креслах. Председатель комиссии в полной тишине зачитал категорические требования представителей нации. Отвергая сближение с Испанией, парламентарии именовали это сближение дьявольскими ухищрениями папизма. Возражая против предполагаемого брака английского принца с испанской инфантой, представители нации настаивали, чтобы принц Чарлз, в русскую историю вошедший под именем Карла, своевременно и счастливо женился на принцессе, которая исповедовала бы не католическую, а его собственную религию. Они предлагали королю неукоснительно исполнять принятые королевой Елизаветой суровые законы против папистов, которые отказывались признать государственную англиканскую церковь.
Бешенством исказилось угрюмое личико самодержца. Король закричал истерически, брызжа слюной, проглатывая слова, так что удавалось не без труда разобрать, что он запрещает общинам совать свой нос в дела столь глубокой государственной важности, как его сношения с французскими Бурбонами или испанскими Габсбургами, тем более касаться такого сугубо личного дела, как брак наследного принца. Выплеснув давно копившийся гнев, он поднял брови и растерянно замолчал. Не найдя, что возразить, сомневаясь, нужно ли это делать, двенадцать депутатов молча поднялись и так же молча, гуськом, один за другим покинули тронный покой.
Довольный, что задал общинам перцу, Яков всё-таки некоторое время оставался растерянным. Семьсот тысяч фунтов стерлингов он получил. Такая значительная, даже непомерная сумма лучше всяких доводов разума и признания незыблемости английских традиций доказывала ему, что с общинами куда выгоднее дружить, чем враждовать, что именно дружба с ними принесёт ему весьма ощутимый доход и покой. К несчастью, разум монарха был слишком слаб, взамен здравого смысла природа и воспитание наделили его непомерным упрямством. Даже понимая выгоды взаимных уступок, он никак не мог и не хотел согласиться дружить с теми, в ком видел только бунтующих подданных, обязанных покоряться королю. Он жаждал их подмять под себя, заставить исполнять своё любое желание, платить тогда, когда ему нужны деньги, и платить столько, сколько он изволит им указать.
Он бросился плакаться к испанскому послу Гондомару. Испанец не мог и представить себе, чтобы какие-то людишки чего-то не то чтобы требовали, а хотя бы о чём-то робко просили своего короля, тем более чтобы испанский король стал выслушивать кого бы то ни было. В Испании нация благоговейно молчала, купаясь в награбленном золоте и серебре, чтила своего монарха, организатора великих открытий и завоеваний, с готовностью исполняла любое его повеление, и вот неоспоримый результат этого единственного, без сомнения, справедливейшего порядка вещей: нынче Испания первая, самая сильная, самая богатая, самая непобедимая из европейских держав. Понятно, что Гондомара, указав на благой пример своего короля, только что не приказал английскому самодержцу без промедления наказать мятежные общины, в противном случае пригрозил навсегда покинуть эту варварскую страну:
— Моим долгом было бы так поступить, ведь вы перестали бы быть королём, а я не имею здесь войска, чтобы самому наказать этот народ.
Восемнадцатого декабря, две недели спустя, не подозревая о тайных совещаниях короля с испанским послом, палата общин подавляющим большинством приняла протестацию, в которой представители нации ещё раз недвусмысленно указали, что брак английского принца с испанской инфантой грубо нарушает интересы Англии и подрывает авторитет самого короля. Тридцатого декабря маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками внезапно явился в парламент, объявил, что немедленно распускает его, и дрожащей рукой вырвал из протоколов парламента лист, на котором было записано постановление о протестации. Едва ли отдавая себе отчёт о последствиях, он повелел арестовать самых видных парламентариев, а несколько менее видных из них были отправлены в ссылку в Ирландию, в полной уверенности, что тюрьма и ссылка приведут ослушников в чувство и превратят конституционную монархию в неограниченную.
Крутые меры удовлетворили одного Гондомара. Гордый новым подвигом на службе своему королю, он пышными красками расписал происшествие в многословном, хвастливом письме к одной из инфант. На радостях посол именовал роспуск английской палаты общин лучшим событием, которое служит интересам Испании и католической вере, лучшим с той, пожалуй, печальной поры, когда сто лет назад безбожный Лютер начал проповедь ереси. И он поспешил ещё больше послужить интересам Испании, втянув Англию в войну Испании против мятежных нидерландских провинций. Пользуясь тем, что король Яков наконец попал в его руки, он выхлопотал у него разрешение вербовать среди его подданных солдат на испанскую службу, один полк в Шотландии, другой в самой Англии. Английские и шотландские католики с восторгом ринулись в эти полки. Войска были сформированы и переброшены в мятежную Фландрию, что ухудшило и без того натянутые отношения между протестантской Англией и протестантской Голландией.