Перед пирамидальной палаткой Чарльз Эванс, нагнувшись над кислородным аппаратом, продувал трубопровод, явно исправляя какое-то повреждение. Я спросил его, в чем дело. Оказалось, что клапан подачи вышел из строя. Больше часа потребовалось Чарльзу на то, чтобы установить причину неисправности и сменить клапан. К сожалению, для замены пришлось использовать не совсем подходящую деталь из аппарата открытого типа. Начало штурма складывалось неудачно.
Прошло несколько минут, Чарльз Эванс и Том Бурдиллон все еще стояли около своей палатки, а аппарат не был исправлен. Дело становилось серьезным. Чарльз подошел ко мне и спросил, не сможет ли он нам помочь в заброске грузов в штурмовой лагерь, поскольку он считает, что перспективы штурма стали сомнительными. Но я отказался от его помощи, ибо было очевидно, что оба восходителя, пользовавшиеся кислородом непрерывно начиная с Передового базового лагеря, вряд ли смогут высоко подняться по Юго-Восточному гребню без кислорода.
Повидимому, я был слишком поглощен своими собственными заботами, чтобы прийти в уныние от этих неутешительных сведений о штурме. Все, что я мог сделать, как мне казалось, – это постараться выполнить как можно лучше мою работу. Говорить больше было не о чем, а каждое слово на ветру требовало усилий. Поэтому вскоре после 7 час. мы с Да Намгьялом вышли по направлению к гребню. Каждый из нас нес по двадцать с лишним килограммов и потреблял по четыре литра кислорода в минуту.
Мы двигались очень медленно. Полого поднимающийся ледяной склон требовал от меня таких же усилий, как и за день до этого – прогулка по седловине без кислорода. Идти приходилось по обнаженному отполированному ветром льду, усеянному вмерзшими в него камнями. Далее крутизна склона увеличилась, и он был покрыт крепким, как камень, фирном, на котором коротко заточенные зубья моих кошек стали проскальзывать. Это было чрезвычайно утомительно. Оглянувшись, я с радостью увидел, что Том и Чарльз в этот момент отделились от палаток и поднимаются ко мне. Очевидно, повреждение в аппаратуре было исправлено и штурм вершины вступил в свою конечную фазу.
В то же время я с грустью отметил, как медленно мы двигаемся: за полчаса мы прошли не более сорока пяти метров по высоте и ста восьмидесяти метров по расстоянию. Я направился к забитому снегом желобу, или кулуару. В свое время швейцарцы показывали нам его на снимке, уверяя, что он является единственным реальным путем для выхода на Юго-Восточный гребень. Последний вздымался теперь непосредственно над нашими головами, на 300 м. выше. Да Намгьял попросил меня держаться еще правее, ближе к подножью скального контрфорса, прерывающего Юго-Восточный гребень выше соединения последнего с краем седловины. Отсюда кулуар казался настолько крутым, что на минуту я подумал, не проще ли будет идти прямо по скалам. Однако это потребовало бы длительного обхода вправо, а нам теперь необходимо было всячески экономить силы. Ведь их оставалось так мало!
Вслед за нами быстро поднимались Том и Чарльз. Они перегнали нас в то время, как мы с Да Намгьялом сидели, отдыхая в первый раз в неглубокой канаве начинающей развиваться краевой фирновой трещины. Отсюда крутизна кулуара резко возрастала. Приятно было смотреть, как быстро и уверенно поднималась штурмовая связка, и в глубине души я порадовался тому, что на дальнейшем пути мне не придется вытаптывать или рубить ступени.
Мы двинулись дальше. Вначале фирн был твердым, и кошки едва царапали по нему, однако вскоре стали попадаться участки с более мягким снегом; они встречались все чаще по мере того, как мы входили под прикрытие боковых стен кулуара. Я с удовольствием отметил, что мы уже оказались выше скального выступа, поднимающегося над восточным краем седловины. Крутизна кулуара все возрастала, достигая примерно 45 градусов в середине и увеличиваясь до 50 градусов в верхней части. Необходимо было рубить ступени или вытаптывать их в мягком снегу, чтобы обеспечить на такой высоте надежность движения.
Этим делом и были заняты Том и Чарльз. Это отнимало у них много времени, и все же они уходили от нас; теперь они находились примерно в сорока метрах над нами, на середине кулуара. Наш подъем становился все медленнее, все изнурительнее. Каждый шаг давался с трудом и требовал напряжения воли. После нескольких медленных, как на похоронах, шагов нужен был отдых, чтобы набраться сил. По причине, обнаруженной мною лишь впоследствии, я дышал уже с трудом и широко открытым ртом ловил воздух. В этом мучительном состоянии я попытался применить другой метод движения: после минутного отдыха, не считаясь с необходимостью координации движения с дыханием, я пытался возможно быстрее (на практике это получалось до смешного медленно) пройти восемь или девять последовательных шагов. Затем я наваливался на ледоруб и так стоял до тех пор, пока снова не приходил в себя. После здравого размышления я никак не могу рекомендовать будущим восходителям на Эверест такой мучительный способ подъема. То, что я применял его тогда, пренебрегая всеми правилами альпинизма, было вызвано лишь отчаянием. Между тем Том и Чарльз траверсировали верхнюю часть кулуара, чтобы достичь подножия крутого скально-снежного склона. Прямой подъем вверх стал слишком крутым. Мы прошли по их следам, и я сел на первый попавшийся скальный уступ, чтобы выбрать веревку Да Намгьяла, пока он подходил ко мне. Он ничего не сказал, но выглядел ужасно утомленным.
Мы двинулись дальше, так как гребень уже был недалеко. По крутому, но сравнительно нетрудному склону мы поднялись на гребень и совершенно неожиданно наткнулись на палатку, оставленную почти ровно год назад Ламбером и Тенсингом. Вернее, это были только изорванные в клочья остатки этой палатки. Так же как и на седловине, здесь торчали лишь стойки, сохранившие еще вертикальное положение, с клочьями развевающейся по ветру оранжевой материи. Мы повалились на небольшую ровную площадку как раз над палаткой. Казалось, мои лёгкие сейчас разорвутся. Со стонами я боролся за каждый глоток воздуха, теряя при этом ужасном и жестоком испытании всякое самообладание. К счастью, это продолжалось недолго. Так же как и раньше, в кулуаре, организм внезапно пришел в норму, а одновременно вновь возникло желание идти дальше и способность интересоваться окружающим.
Впервые я оглянулся вокруг на окружающий нас мир, ибо теперь мы находились на его крыше. Из моря быстро поднимающихся вокруг нас облаков вставали передо мной Кангченджунга и Макалу. Ветер уже заметно усилился, но мы были от него хорошо укрыты; он дул, как обычно, с северо-запада. Затем я взглянул вниз на Южную седловину и был вполне удовлетворен. С высоты 430 м, на преодоление которых мы потратили почти три часа, палатки лагеря казались микроскопическими. Под краем седловины моим взорам была открыта вся стена Лходзе и лагерь VII; несмотря на то, что последний расположен на высоте 7315 м, он казался лежащим бесконечно далеко внизу. Я удивлялся, как мы ухитрились преодолеть по виду отвесные склоны, лежащие выше и ниже его. Наконец я взглянул вверх, где надо мной вздымался наполовину окутанный туманом гребень. Шел снег и, когда я повернулся, ветер дул мне в лицо. Я увидел как Чарльз и Том преодолевали крутой участок перед Снежным плечом. Они поднимались с большой энергией и находились теперь не менее чем в девяноста метрах над нами. Приходилось удивляться, как могли они подниматься так упорно, не отдыхая.
До сих пор Да Намгьял шел как будто с меньшим трудом, чем я. Но сейчас он выглядел крайне измученным. Я предложил идти дальше, но он остался безучастным к моим словам. Такое поведение было не в его характере, и мне стало ясно, что вряд ли мы будем в состоянии уйти далеко. Оставив один баллон, который я собирался забрать обратно в помощь второй штурмовой группе, мы медленно двинулись по следам штурмовой связки. Узкий гребень вначале поднимался полого, и путь был сравнительно несложным. Однако на поверхности лежал слой сыпучего снега в семь-восемь сантиметров толщиной. Он покрывал скалы гребня и затруднял движение. Большую помощь оказывали нам следы наших товарищей, когда нам удавалось их обнаружить.