— Вам нравится быть одному, товарищ лейтенант, — говорил Фазилов. — Мне тоже нравится быть одному.
— Ну вот и объединим наши усилия, — шутил Овчинников, — одиночество будет полным.
Вдвоем они обычно совершали тяжелейший кросс, после которого валились в изнеможении на прохладные камни. Фазилов любил рисовать. Он рисовал казарму, солдат, офицеров, вышку, арку ворот с «грибком» часового, служебных собак, башнеобразную скалу, а когда скучал по дому, то почему-то всегда рисовал верблюдов. У верблюдов были осмысленные человечьи глаза, и это производило странное, какое-то тревожное впечатление. То были не одногорбые облезлые бухарские дромадеры, а могучие, заросшие густой шерстью двугорбые бактрианы.
— Где вы видели верблюда с такими глазами? — как-то не выдержал Овчинников. — Это же двугорбый мыслитель!
— Он и есть мыслитель, — согласился Фазилов. — У нас дома есть такой верблюд. Когда я с ним разговариваю, он все понимает. Можете верить, можете не верить: верблюды умеют плакать. Сам видел, когда разлучали верблюдицу с верблюжонком, они оба плакали. А когда разлучили нашего Бородатого с верблюдицей — он плакал. Честное слово.
Овчинников неожиданно спросил:
— А вам пишет ваша невеста?
— Нет, не пишет. Вначале писала. А теперь учится в институте — времени, наверное, на письма нет, — сказал он с грустью.
— Никуда от вас не денется ваша Фатима. Если любовь настоящая. Ну а если ненастоящая, то и жалеть не о чем. Не уподобляйтесь вашему бородатому верблюду. Я знаю одного верблюда-оптимиста: он после каждой неудачи в жизни хохочет. Должно быть, любит трудности.
— Понятно. Не буду уподобляться. Если бы хорошо знал физику, то, наверное, тоже попал бы в институт. Я же остался в колхозе: кто-то должен пасти скот! Отцу одному трудно.
— Вы правильно поступили. Ну а если хотите учиться, то это ведь никогда не поздно. Границу знаете, любите, как догадываюсь. Хотите, направим вас в училище?
— А меня примут?
— Разумеется. Курсант!.. Звучит, а? Если бы ваша Фатима знала, что вы — отличник боевой и политической подготовки, то писала б чаще.
— Оптимист вы, товарищ лейтенант. Кстати, ее зовут Ирина.
— Тем более. Девушка с таким красивым именем должна обладать понятием.
— Если не секрет, товарищ лейтенант, а как зовут вашу Фатиму?
— Катя работает техником в телевизионном объединении «Электрон».
— А почему она не приезжает к вам?
— Озабочена выпуском продукции. Стране нужно больше цветных телевизоров.
— Я так и понял, — усмехнулся Фазилов.
— Ну а если поняли, то не задавайте глупых вопросов...
Этот занятный чернявый парень нравился Овчинникову. Лейтенант ценил в нем лукавинку, аккуратность во всем, исполнительность. Фазилов был физически крепким и сильным. Не сразу об этом узнали. Но вот прошлой осенью прилетел на заставу шеф — артист цирка, известный борец. Он приглашал желающих померяться силой и в коротких поединках неизменно выходил победителем. Представление проходило на открытом воздухе, на спортивной площадке. Вышел Фазилов. Как-то бочком, стеснительно. И ростом особым не отличался, худощавый, лицо узкое, глаза большие, на губах улыбочка. Не прошло и трех минут, как знаменитый борец растянулся на ковре, а сержант уперся ему коленом в грудь. Борец, потерпев поражение, не смутился, а словно бы обрадовался.
— В нашем цирке вам бы цены не было! — воскликнул он. — Милости прошу после демобилизации. Вы берете силой, а нужна техника. Во всяком деле обязательно нужна техника. Я вас обучу...
— Чудак-человек, — говорил Фазилов друзьям, посмеиваясь. — Какой из меня циркач? А поборол я его потому, что знаю один наш прием, — ведь с ним боролся, как с быком... А он даже не замечал. Техника... У каждого своя техника. У нас есть пословица: воспитанный отцом будет делать стрелы, воспитанный матерью — кроить халаты. Я хочу делать стрелы.
В душе Овчинников одобрял слова сержанта. В пограничной службе есть свой высокий артистизм: выдержка, знание психологии нарушителя, умение быть внешне бесстрастным. Да мало ли что требуется еще от пограничника! И конечно же, едва ли не в первую голову — физическая выносливость.
Овчинников сам был сильным, выносливым и ценил эти качества в других. Быть слабосильным, безвольным, несобранным ему казалось унизительным для мужского достоинства. Запомнились стихи, вычитанные в старой книжке о полярниках, которые стали как бы своеобразным девизом: