Конечно, теперь уже из Анга Ринсина никогда не получится марафонец. Он не молод, а марафон нынче бегут несравненно быстрее, а главное, без всяких нагрузок. Анг Ринсин остался одним из последних пеших посыльных в горы, и он наверняка не знает слов полковника Редьярда Киплинга:
Когда бы Анг Ринсин ни возвращался из Тумлингтара — а с приходом весны и сходом снегов в Барунских седловинах он сокращал время пробега, устанавливая все новые и новые рекорды на этой всемирной трассе, — глаза у него становились запавшими, а худое лицо, словно только кожей и обтянутое, загоревшим до темно-красной смуглоты. К светящимся окнам общей палатки он приходил в сапогах, ужо покрытых инеем, ибо путь его лежал через несколько климатических поясов (а в последнем из них был мороз), приходил радостный, потому что нес за спиной почту из далекой незнакомой страны. Он не знал, что приносит не только радость от писем, которые пришли, но и грусть от непришедших писем. Не знал он и того, что невольно нарушает установленный распорядок походной жизни, ибо и радость, и печаль, и тревоги настигают нас повсюду, в любое время и в любом месте на земле.
И все-таки мне кажется, что когда-нибудь из этих молодцов получатся олимпийские чемпионы. Но, как сегодня они не ведают о своей бедности, так совершенно ничего не знают они и о призрачной мирской славе.
Давно известно, что если вы идете той же дорогой во второй или в четвертый раз, расстояние вам кажется короче, потому что вы знаете, что́ вас ждет, и вас не тормозит страх, неизбежно предшествующий всему, что не изведано. Впрочем, это наблюдение не совсем абсолютно: для стайеров пять или десять километров по дорожке стадиона всегда пять или десять километров. Но здесь, в приволье гор, долинах, на перевалах и гребнях зеленых предгорий, среди лачуг, крыши которых покрыты рисовой или кукурузной соломой или остроконечными пальмовыми листьями, участки пути, как бы ни были они отмерены одинаковыми расстояниями между лагерями, во второй раз кажутся короче, и кажется, ты проходишь их быстрее.
В еще большей степени это относится к путешествиям в горах. На юго-западном ребре Макалу — это ребро с южной стороны больше, чем с юго-западной, — мы оставили в 1973 году сотни, тысячи метров страховочной веревки, палатки, спальные мешки и баллоны с кислородом, а маршрут знаем почти досконально. Каждый крюк в скале и во льду, каждую зацепку страховочной веревки, каждый уступ, высеченный в горной породе или в твердом фирне, каждую подвесную лестницу на тропинке, провешенной синими канатами. Восходители знали, что путь между лагерями 3 и 4 самый тяжелый и длинный, знали о переправах над пропастью и о местах, где можно передохнуть. Свободно опустить руку, уставшую от постоянного напряжения во время движения по веревке, когда она удерживала вес тела и груза и боролась с высотой, хотя геофизика и утверждает, что земное притяжение чем дальше от центра Земли, тем меньше. Альпинисты знали, что в лагере 4 они смогут вы спаться с бо́льшим комфортом, чем в лагере 3. Знали и то, что ветер, нестерпимый в третьем лагере, прекратится, как только повернут к востоку направо, чтобы можно было по ложбинкам, переправам и гребням подняться в лагерь 4. В 1976 году мы привезли с собой километры страховочных веревок, на этот раз белого цвета. Большие бобины веревок, доставленные прямо с завода, были разрезаны на сорока- и восьмидесятиметровые куски и смотаны наподобие «куколки», то есть способом, каким сматывал веревку идеал альпинистов тридцатых годов Луи Тренкер. Уложив в короба, их переправили в лагеря 1, 2 и выше. Пока дорогу указывала старая синяя веревка, но во многих местах она вышла из строя: частью глубоко врезалась в зеленый лед, частью порвалась об уступы скал, частью ее перерубили падающие обломки гнейсов. Крючья — железные, титановые и дюралевые — мы испытывали ударами молотка. Звук их отдавался в горной породе. Если звук был дребезжащим или глубоким, значит, крюк закреплен плохо. Если же слышался высокий короткий звук, стало быть, крюк сидит крепко и звучит как камертон. Тогда нужно было защелкнуть карабин с веревкой или петлей и протянуть через крюк белую веревку. Таким образом мы провешивали веревками тропу.
В ледяной стене старая веревка образовала что-то вроде веретенообразной полости. Получилось это потому, что ветер крутил, натягивал ее, как учитель физкультуры крутит прыгалки, через которые перескакивают ученики. Все это указывало на знакомый путь по ребру; новая белая веревка была укреплена рядом с синей, и получилась сине-белая тропа — тропа уверенности и надежности.