У каждого своя работа, и, безусловно, у каждого свои думы. Лхакпа Дордже лежит у входа в палатку, его левая нога в бинтах, сквозь которые просачиваются бледно-красная кровь и мазь. Какая-то пташка клюет зернышки у самой его ноги, и запах лекарств не мешает ей так же, как музыка Моцарта и Петра Ильича Чайковского, которая слышится из нашей палатки...
Эти первомайские минуты, когда самый мужественный из нас со своим желтым рюкзаком безмолвно исчез среди серой и коричневой морены Барунского ледника, в солнце и тумане тропинки, ведущей в первый лагерь, были и останутся самыми грустными минутами экспедиции. Независимо от того, что случится в дальнейшем. Ибо грусть — это отсутствие равнодушия. И когда с вершины не вернется Карел Шуберт, ни у кого уже не останется сил даже грустить.
У каждого — своя работа. Первое мая — рабочий день, гора чернеет по мере того, как ветер сдирает с нее снег, и Макалу — Большой Черный Великан — снова достойна своего имени.
Откладывать радиопередачи и ожидать перемены погоды — тщетные решения. Не изменится она, как ни настраивайся на волны метеорологических станций Непала, Калькутты и Катманду.
В конце концов объективным условиям горы удается задержать ход экспедиции.
Только задержать.
Шум ветра и гул весенних вод, которые будят нас перед рассветом, не отличишь друг от друга. Туман, который в Чехии обычно предшествует погожим дням, покрывает долины, и кажется, будто гул и шум поднимаются из по-весеннему вздутой реки. Шерпы испанского лагеря вчера навалили в реку большие камни — они будут служить переходом через прибывающую молочно-зеленую воду.
Когда туман рассеялся, яркая голубизна залила весь небосклон и вершину горы озарило солнце — и надежда. В шерпской кухне запылал огонь, и я разбудил Гонзу — он хотел сфотографировать токующих птиц. Два носильщика, что вчера принесли зеленые побеги папоротников и бамбуковые сосуды с ракши и араком (в значительной мере разбавленные весенней барунской водой), кипятили воду в кастрюле. Мы сидели на утреннем морозе у костра, смотрели на гору, пили чай с сухим молоком и в которой раз рассуждали о том, имеет ли смысл после стольких восхождений подниматься на высокие горы, самим себе придумывать мучения. Вспоминали друзей-товарищей, поднимавшихся с нами на вершины гор, и сходились на мнении, что Иван допустит самую большую тактическую ошибку, если именно сегодня любой ценой не выгонит альпинистов, забравшихся в палатки промежуточных лагерей, в более высокие лагеря.
Когда Гонза ушел и оставалось еще немного времени до шести утра, когда обычно Анг и Карма разносят горячий чай по спальным мешкам, я растянулся в палатке, наслаждаясь лежачим положением и постепенно согревающимся ледяным воздухом палатки: восточную часть ее озарило солнце, вынырнувшее, как всегда, из-за гор над Тибетским перевалом.
Я наслаждался этими утренними минутами и смотрел на рацию Зденека, которую мы после горького опыта с коротким замыканием перенесли из тамбура в «спальню», чтобы уберечь контакты от влажности, от сублимирующего снега, который всякий раз наметало под полы палатки. Кроме того, я прикрыл ее личными теплыми вещами и пуховой курткой, мы согревали ее чуть ли не собственным теплом, чтобы ничто не препятствовало чуду передачи мыслей на расстоянии.
Пока нам не приходилось пользоваться ее неоценимой помощью в беде. Но будет и это — и рация сохранит нам верность.
Несмотря на всю заботу, какой мы окружили нашу рацию, связь с Катманду оставляла желать лучшего; она то и дело нарушалась, и Миреку приходилось устанавливать антенну в строго определенном положении, иначе волны не проникали в сложные организмы радиоламп и транзисторов. Ради этого мы переставили мебель, кассы, индивидуальные ящики, рюкзаки, кошки и ледорубы, чтобы в тамбуре палатки из пустых ящиков воздвигнуть для рации на солнечной стороне нечто вроде алтаря.
Метеорологические сводки со спутников говорили о перемещении фронта, распространяющегося от Бенгальского залива на северо-восток и захватывающего Читтагаон, Ассам, Бутан и Калькутту, в то время как в восточном Непале как будто ясно и спокойно.
На нашем же ребре ураган беснуется во всей своей необузданной силе.
И несмотря на это, два восходителя поднимаются к лагерю 4, а четыре — из лагеря 2 по «Ножу» в лагерь 3; руководитель экспедиции Иван находится в лагере 1, а Иван Фиала с остальными взбирается по ледовой стене в лагерь 2.