В 8.00 связываемся по рации с Иваном — он в первом лагере, — и оба улавливаем голос Йожо, который вернулся, пройдя лишь половину расстояния между южной вершиной и седлом. Стало быть, к главной вершине идут теперь двое: Михал и Сильвио.
А потом приходит непостижимая весть — непостижимая по крайней мере для нас, ожидающих внизу.
У повара Мингмы и у офицера связи Бхатты, субинспектора непальской полиции, наверное, самые зоркие глаза во всей экспедиции. Ровно без четверти девять они заметили в бинокль две фигуры, спускающиеся с гребня главной вершины к седлу. В бинокль хорошо различимы фигуры — одна в красной, другая в синей штормовках; вот они проходят по крутому снежному склону седла, вот уже быстро поднимаются по гребню к южной вершине, то исчезая за выступами скал, то снова появляясь над обрывами...
Ясный день стоит под Макалу и на самой горе, белые облака плывут в синеве от пика к пику.
Попробуем представить себе ночь на восьмитысячном гребне, по которому в сумрачном свете затемненной луны шли три человека. К чему сведутся наши представления? К образам, лишенным конкретности, к иррациональным рассуждениям, в конце которых можно лишь недоумевающе покачать головой. Да если б сто телекамер снимало восходителей на Макалу, на этом гребне, ведущем к вершине, зрители скорее всего отвернулись бы, переключились на другую программу. Ибо что они увидели бы? Менее, чем первые следы человека в лунной пыли... Ничего интересного, потому что и нет в альпинизме ничего интересного, ничего волнующего, ничего такого, что вовлекло бы зрителя в гущу действий, в вихрь игры. Только — субъективное, неуловимое воспламенение сердца и мозга.
Кто из людей видел зарождение дня на такой высоте, кто был очевидцем угасания лунного света, этого холодного сияния, и заката луны, и появления света на востоке, там, где горную цепь венчает белая масса Канченджанги? Во тьме зарождается фосфоресцирующее сияние, оно сгущается — и вот брызнул фонтан света радужной дугой, и в центре ее торжественно восходит огненно-алое солнце, символ и свет! И с его восходом меняется смысл темноты, и конфигурации гор, и самой земли, снега, атмосферы, смысл и значение мира, и Вселенной, и наших действий, и нашей жизни.
Так что же произошло 14 мая 1976 года на юго-восточном гребне Макалу, ведущем к самому острию главной вершины, до которой, кажется, рукой подать?
Двое идут дальше. Достигли седла, перешли через его снеговое поле, перед ними — острый скальный выступ. Он черный и светло-коричневый, без малейшего признака жизни, ни мха, ни лишайника, разве что какие-нибудь бактерии или вирусы, занесенные ветром, уцепились в трещинах гнейса и, замороженные, высушенные, будут ждать века, а то и тысячелетия, чтобы когда-нибудь их снесло ветром ниже, где они могли бы ожить.
Технические трудности этого скального выступа оттесняют восходителей к восточному склону. У его подножия — белая снеговая площадка, где когда-то стояла палатка лагеря 6 японской экспедиции. По колено, по пояс, затем по грудь в смерзшемся снегу восходители лезут вверх, они уже высоко над седлом, они достигли восьми тысяч метров, и южная вершина уже на одном с ними уровне. В это время один из них поворачивает регулятор кислородного аппарата, и клапан регулятора, видимо ставший хрупким от мороза, ломается. Кислород вытекает из клапана с тихим свистом. Восходители стоят по пояс в снегу на склоне главной вершины.
Перед ними снег и над ними снег, и лед, и скала, и — вершина. Слева, на гранитном японском гребне, веревки японской экспедиции 1970 года, без сомнения, порваны ветром, перерублены обломками льда и камней. Японские крючья и карабины сверкают чистым металлом без ржавчины. Перед альпинистами — 475 метров подъема и вершина, а немного ниже юго-восточный, японский, гребень соединяется с западным, французским; там, на пятидесятиметровой отвесной черной стене, еще, пожалуй, сохранились французские и югославские веревки. А дальше уже будет снеговой гребень без веревок, фирн, лед, снежные заносы на юго-восточной стороне, ибо в этих местах ветер дует преимущественно с северо-запада, с Эвереста, с Тибета, из глубины континента. И самый верхний фирновый кристалл этих заносов и есть вершина Макалу.
Вот что было перед ними.
Какая безысходная красота, существующая здесь без смысла, без назначения! Какая безмерная отвага, устремленная вверх, и — измеримое притяжение земли, означающее возвращение домой, тепло, вдоволь еды и множество бесконечных радостей, таких, как глоток воды, травинка, встреча с детьми, с людьми...