Одиночество, пронзающее до глубины души, одиночество бьется языком безнадежности о стенки стратосферического колокола, о бесконечность космоса.
Одиночество — одна из самых страшных сил. Оно высится перед восходителями, подобно вершине Макалу, подобно стене, скале и льдам. Одиночество всюду вокруг них, во всех Гималаях, во всем мире распростерся этот ужаснейший недруг человека.
Восходители поворачиваются спиной к вершине — и начинают спускаться.
У Цзеринга Намиала была субтильная фигура, руки и ноги как палочки; это внушало нам опасения, что он не унесет двадцатикилограммовый груз по трудным маршрутам горных стен. Он был человек очень интеллигентный, никогда не участвовал в шерпских попойках, в свободное время использовал всякую возможность занять позу, которую Благородный рекомендует для медитаций, и затягивал монотонные ламаистские псалмы, ничуть не смущаясь тем, что рядом с ним шлепают карты, стучат игральные кости, а Анг Темба потягивает арак, вытянув губы трубочкой наподобие рыбьей морды, и развивает свои теории перевоплощений.
Когда Цзеринг Намиал вместе с другими шерпами первой штурмовой группы спустился с ребра на юго-восточном гребне Макалу, он жаловался только на обморожения да на содранные пальцы.
15 мая, вскоре после завтрака в базовом лагере, ко мне явился повар Мингма и голосом, слегка сдавленным беспокойством, попросил меня зайти в палатку Цзеринга. Он лежит без движения, у него отнялись правая рука и правая нога, левый глаз не видит и язык заплетается. Если мы замечали у носильщиков довольно безразличное отношение к судьбе их товарищей, то шерпы друг друга любили, помогали один другому, и с первого взгляда было видно, что относятся они друг к другу куда сердечнее, чем к «членам» экспедиции. Потому как последние, что ни говори, были просто наниматели и платили за услуги.
Все шерпы как один были встревожены состоянием Цзеринга. Особенно Анг Пхурба, деливший с ним палатку; он ухаживал за больным с трогательным усердием.
Я осмотрел больного; нетрудно было констатировать нарушение кровоснабжения левого мозгового полушария, и мы немедленно приступили к лечению. Карел Шуберт, всегда готовый прийти на помощь в любом деле, помогал мне делать инъекции и манипулировать кислородным прибором. В шерпской палатке царил ужасающий беспорядок, пахло немытым человеческим телом, и было темно — палатка была темно-синего цвета.
Пошел сильный снег, в палатке стало еще темнее. Цзеринг Намиал терпеливо сносил внутривенные уколы, дышал кислородом, и через несколько часов состояние его поразительно улучшилось, по крайней мере субъективно.
Снега в те дни выпало почти на полметра, он был сырой, похожий на тот, что бывает в Чехословакии в феврале. Нейлоновая крыша шерпской кухни утратила свои водоотталкивающие свойства, утоптанный пол покрылся слякотью, пространство вокруг очага наполнено паром и дымом, вода кипит, суп из свежего мяса издает запах бараньего жира.
Поднимается пар от лоханок из поливинилхлорида, служащих при необходимости ванночками для ног альпинистов, а козел дрожит и блеет от ужаса, ибо шерпы точат ножи. И вот они уже ошпаривают обезглавленную тушу кипятком, соскабливают шерсть, как соскабливают щетину со свиней, смрад от опаленной шкуры и потрохов наполняет синюю общую палатку, крыша которой прогибается под тяжестью снега. Звучит гортанная шерпская речь, все веселы, как в дни, когда забивают свинью; снег испещрен кровью и клочьями козлиной шерсти, шерпы разделывают тушу, разбирают внутренности — все пойдет в дело.
И вот куски тела животного, еще недавно разгребавшего копытцами снег и щипавшего кустики зеленой травки, быстро исчезают в пищеварительном тракте, проходя процесс перевоплощения...
Меж тем кинооператоры снимают кадры этого хмурого дня. Спускаются последние восходители — Михал с Сильвио, Иван с Гонзой, и кинокамера запечатлевает встречу, слезы, объятия, и подавленность людей, и их судорожное веселье, и Малого Будду, который самолично подносит им горячий чай с ромом.
Пока я вкалывал Цзерингу синтофиллин, строфантин и прочие лекарства, улучшающие кровоснабжение мозга, а Карел придерживал на лице больного маску кислородного аппарата, Анг Темба в промокшей, с раскисшим полом кухне готовил более эффективные целебные средства. Из теста, посоленного и приправленного кореньями, он вылепил фигурки человека, собаки и коровы. Затем он положил в кастрюльку понемногу от всего, что нашлось под рукой: сахару, сыра, лука, чеснока, колбасы, после чего велел Ангу Гиалтсену оторвать по кусочку от каждого из разноцветных молитвенных флажков, которые во множестве развевались над лагерем, ибо каждая экспедиция прибегает к этому средству, обеспечивающему успех; когда все кусочки (давно потерявшие естественные цвета, с выцветшими, неразборчивыми уже священными текстами) были принесены, Анг Темба привязал их к фигуркам из теста и на ночь положил на плоский камень перед кухней — в жертву злому богу, посетившему Барунскую долину.