«Телекс ЧСТВ Прага 122650.
Чехословацкая экспедиция в Гималаях достигла вершины Макалу 24 мая в 16.30 по непальскому времени».
Было секунда в секунду шесть утра, и из репродуктора еще звучал (как то предписывает конвенция) ответ из Катманду о том, что сообщение принято, когда наша пардубицкая рация передала: Карел до сих пор не вернулся в лагерь 6.
Два этих сообщения переплелись в столь жестоком контрасте, что никогда не изгладятся из памяти тех, кто их слышал. Радость и скорбь — сестры, повсюду сопровождающие человека, — разом придали всему новый смысл.
Все прочее уже разыгрывается на испанской трассе. Гонза с доктором Хладеком поднимаются наверх, в палатках приготовлено все для инъекций, лекарства, чай, укрепляющие средства. Лео несет наверх кислород, идут наверх Милослав Нейманн, и Иван Фиала, и все, кто в силах, и даже те, кто уже без сил.
Только Чиринг Ванг Чо, носильщик из деревни Алун, спускается к Тадо Са, чтобы принести красных цветов для встречи штурмовой группы.
А Карел все не возвращается в шестой лагерь.
26 мая к вечеру в базовом лагере появляется Милан Кришшак; его обнимают, снимают на кинопленку, глубокое волнение охватывает всех, и Мингма подает пришедшим горячий чай.
О цветах все забыли.
Вот что рассказал Милан вечером в тишине синей общей палатки:
«До семи часов мы с Михалом шли без кислорода. Потом надели маски. Я вдыхал по два литра в минуту, Михал — по три. Мы прокладывали тропу. От шестого лагеря чуть вправо и вверх, потом по снегу прямо вверх, метров триста, где кончались веревки. Мы траверсировали к гребню, где соединяется «французское» западное ребро с юго-восточным «японским». Над нами был высокий скальный карниз, мы взобрались на него по старым веревкам — это было трудное место. Там у Михала кончился кислород, его затошнило, и в три часа дня началась рвота. Мы трое — я, Хорди, за нами Карел — пошли дальше. Еще метров полтораста по снегу, потом по скальной плите, покрытой снежной крупкой. Мы с Хорди добрались до вершины примерно в 16.30, минут через двадцать пять пришел Карел. Он отлично прошел самые тяжелые места. С вершины мы видели только гребни и пики, окружающие Макалу, вершину Эвереста, серо-белые тучи да Канченджангу. Потом стали спускаться, я шел впереди. Со скального карниза спустились дюльфером, и здесь расстояние между нами немного увеличилось, я траверсировал к снеговой стене и заново протоптал уже занесенную тропу. Быстрее прошел у меня спуск по веревкам, которые мы натянули утром, их было метров триста. После этого траверсировал к шестому лагерю. Михал уже приготовил чай, а я повалился в палатку и сразу заснул. Хорди пришел часа через два, мы думали, что вот-вот придет и Карел, но настала ночь, и мы поняли, что дело скверно. Мы вышли с Михалом из палатки, стали кричать, но Карел только утром отозвался несколько раз, мы даже разглядели его в полукилометре от нас. Или это нам показалось. В девять утра он замолчал. Из базового лагеря мы получили приказ ждать; кричать, идти наверх мы были не в состоянии, Михалу было очень плохо, и мы едва держались на ногах. В половине десятого мы приняли приказ спускаться, но спуск мы начали только в четверть одиннадцатого. Карела мы больше не видели и не слышали».
А на дворе опять снег, хмурый барунский вечер, снег сменяется теплым дождем, и почти точно день в день, как и три года назад, начинается период муссонов. Когда перестал снег и дождь и наша печаль уже не могла увеличиться больше, птицы, быть может жаворонки, проводили день, угасающий здесь, под тучами, а вершина Макалу озарилась заревом заката, как озарялась вчера, и позавчера, и в каждый из шестидесяти пяти дней, пока экспедиция жила здесь, наступала на вершину, страдала и снова собиралась с силами. И птичьи голоса вселяли надежду, что завтра снова заголубеет небо над пиком VI и вершина Макалу зажжет на востоке новый ясный день.
Ведь каждый человек стремится оставить свою подпись. Следом своей ноги в лунной пыли, надрезом ножа в коре дерева, кончиком пальца на запотевшем стекле окна. Каждому хочется оставить свой след на поверхности планеты, провести борозду плугом, трактором, построить фундамент дома, посадить дерево у родной избы.
Люди из Чехословакии сурово, так сурово расписались в 1976 году на поверхности Земли...
«Чехословацкое» ребро, крючья в его гнейсах, опустевшие и все же живущие лагеря, остатки веревок и путь к вершине — все это навсегда останется следом, который ничто не смоет, даже время. До тех пор, пока горообразующие силы будут милосердны к деяниям людей, к их честолюбию, к их мечтам.
В тот же день, что и три года назад (ибо с незапамятных времен такие события имеют свой неизменный порядок), первое стадо переправилось через реку Барун, величественной поступью прошло по белым пескам и начало пастись на травах морены, обращенной в сторону восходящего солнца.