А так как его божественная природа противоречива, то он одновременно и аскет, и кающийся, натирающий голое тело пеплом и оборачивающий бедра куском толстой слоновой кожи. На шее он носит змею, а в его волосах сияет полумесяц. Он спускается с гор и дразнит пастушек, а тихими ясными днями, когда Гималаи полны покоя и мира, садится в тени кудрявых предгорий и разговаривает с птицами и ланями, подобно Франциску Ассизскому. Ибо он ласковый друг всех живых созданий.
И потому, если хочешь отдаться судьбе, — отдайся, хочешь веселиться — веселись на берегу реки как тебе угодно: танцуй и бей в бубен, совершай очищение, презрев выдумки западной гигиены.
2 марта после полудня обе наши «Татры» пересекли индийско-непальскую границу в Бирганджи, и их экипажи воспользовались гостеприимством чехословацких работников местного сахарного завода. Перекладывание и перетасовка багажа, неизбежные, наверное, в любой экспедиции, продолжаются и здесь, на солнцепеке, потому что дальнейшие Маршруты «Татр» расходятся на долгое время, надо уменьшить число багажных мест и перераспределить его. Одна «Татра» поедет по серпантинам Махабхарата, до недавнего времени единственной трассы, соединявшей Катманду с миром. Она носит громкое название «королевской дороги», и если вас на вершине не застанет ночь, тучи или дождь, вы сможете за дымкой долины Катманду увидеть или угадать Гималаи во всем их величии и сверхвоздушной белизне, а если вы не чересчур утомлены дикой тряской или не заражены скепсисом, — то и во всей их красоте.
2 марта ровно в 22.30 непальского времени Гонза Червинка поставил «Татру» на стоянку в саду японского отеля (носящего непонятное название Express House), ни еuо владельцы, ни соседи не сокрушаются по поводу того, что маневрирование тяжелого автомобиля может разрушить ворота и часть ограды; эти любезные люди готовы даже разобрать стены, лишь бы «Татра» смогла въехать в сад. Ограда, правда, сложена из небольших кирпичиков, кое-как слепленных глиной и грязью.
Вторая «Татра», управляемая Миланом Кришшаком, продолжит путь по изнуряюще жаркой Терайской низменности, высушенной ранним мартовским солнцем. Когда эта «Татра» закончит свой рейс у взлетной полосы биратнагарского аэродрома, экспедицию можно считать начавшейся.
Автомобили и альпинисты отдыхают, а самолеты готовятся к транспортировке материалов и людей. Меж тем на аэродроме в Тумлингтаре нас ждут более трехсот носильщиков, и дым от их костров поднимается к синему небу.
Наконец на берега реки Багмати нисходит покой, и полуголые европейские и индийские святые ощущают холод ночи. Закончилась Великая ночь Шивы, и их глаза устремлены не столько в бесконечность, сколько просто в пространство; в долине храмов гаснут костры, за ними погаснут и неоны, и лампочки, гирлянды которых очерчивают контуры пагод.
Их не шевельнет даже ветерок, шумящий в кронах деревьев, даже удары колокола с храма Шивы.
Вечером на аэродроме в Биратнагаре мы ложимся под москитниками возле «Татры»; оранжево-красное солнце словно погружается в жаркие испарения, поднимающиеся от Ганга. На юге горят джунгли или иссохший тростник, и огонь ширится в обе стороны от места загорания. Так и видишь тигра возле антилопы, а черную пантеру рядом с миролюбивыми буйволами — все убегают перед пламенем, все помнят законы «Книги джунглей». Из репродукторов местного радио, из далеких и близких деревень слышатся индийско-непальские ритмы, звуки барабанов; ведь март — месяц свадеб. А пожар вспыхнул не от молнии, а от искры локомотива на вокзале в Джогбани, последней железнодорожной станции на индийской стороне границы. Кусают комары вида «анофелес». Жара. Бродячие псы воют от голода и, приблизившись к «Татре», вылизывают жестянки из-под консервов. Крысы, тихие подружки ночи, пытаются прогрызть мои альпинистские ботинки, но сразу же бросают это занятие: выделанная кожа издает химическую вонь. Всю ночь в деревнях слышны барабаны, и смуглые узкобедрые мужчины обручаются с красивыми индо-монгольскими девушками. Вечером на базаре, по которому с трудом пробивалась наша «Татра», можно было простым глазом видеть демографичесий взрыв, хотя непальские мамаши и не получают пособий за первого, второго и третьего ребенка, как заведено у нас. До чего бы тогда докатилась экономика этой страны, если бы здесь рождались пятисоткроновые маленькие граждане!