Однажды мы протягивали над крышами палаток длинную дипольную антенну рации, направленную на запад, где за гребнями гор лежал Катманду; и тут мы обнаружили, что нам не хватает кабеля, соединяющего стабилизатор и трансформатор напряжения с собственно прибором. Это был двенадцатиконтактный кабель, и нам не оставалось ничего другого, кроме того, чтобы Михал и Йожо изготовили недостающий кусок. Надо было контакт за контактом обработать так, чтобы тот соответствовал определенному гнезду и определенной функции. Работали с изоляционной лентой и припоем, и работа эта требовала особой ловкости и терпеливости; но во время похода надо справляться со всем — с рацией так же, как и с назойливым светом небесных тел.
Кроме британо-непальской экспедиции на Эверест только нам было разрешено иметь свою рацию, соединяющую экспедицию с Катманду и со всем миром. Разрешение мы получили благодаря Зденеку Виднеру, вернее, его удивительной терпеливости, потому что надо было получать один документ за другим: от министерства телекоммуникации, полиции, министерства внутренних дел, министерства иностранных дел и тому подобных учреждений и институций. Все переговоры были, правда, очень краткими, подающими надежду и гарантирующими успех, но... как правило, ничего не решающими и откладывающими решение «на завтра». Завтра да завтра — это стало заклинанием тех переговоров. Дело в том, что здесь учреждения работают с десяти до пяти, а с двенадцати до двух у них ленч. Что же можно сделать в оставшееся время? Но в последний день перед отъездом из Катманду наш офицер связи, субинспектор полиции мистер Виджай Радж Бхатта, принес окончательное разрешение, динамо-машину, рацию, антенну и все прочее, и мы отправились в трудный, сложный путь сначала автомобилем, потом самолетом и наконец с помощью носильщиков в неприветливые края базового лагеря. Рация держалась мужественно в течение всего времени нашего пребывания в суровых условиях подножия Макалу и пришла в негодность только во время муссонных ливней на обратном пути, когда в нее проникла вода и от короткого замыкания сгорела одна из радиоламп.
Лагерь в Пхематане встретил нас бесснежной травой, сухим мохом, подмерзшим лишайником да ветром, рвущим низкие тучи о кроны барунских елей и вершины гор. Но каждый был рад, что спит в палатке, поставленной не на влажном снегу Барунского перевала, а на сухой террасе реки, под плеск воды которой так сладко спится. За эти дни караван преодолел несколько климатических зон: тропики, январскую пургу в Барун Ла, наконец Пхематан, где никогда не бывает снега. А в Тадо Са лагерь будет завален почти рождественским снегопадом; дальше, в Верхней Барунской долине, правит невообразимый холод, а ветер и мороз такие лютые, что не позволяют влажному воздуху, если он только доберется с юга, укутать базовый лагерь снегом.
Наверное, у каждого была своя субъективная причина радоваться, потому что мы проделали путь, в сравнении с которым военные учения в осеннюю распутицу или в январский мороз можно считать пионерской военно-спортивной игрой. Палатки, вымокшие от влажного снега, промерзают насквозь, пока доберешься до следующего лагеря, ветер хрустит льдом, а солнце не показывается вовсе. На месте следующего лагеря (восходители достигнут его с признаками лихорадки, бронхита, воспаления горла и насморка) массы снега скрывают окутанный туманом невидимый край; здесь трудно развести костер. И блестящая стеклянная ночь, когда горные пики отражают свет прибывающей луны, не согревает людей, укрывшихся в палатках.
Босоногие носильщики и носильщицы безропотно несут багаж через седловину Барун Ла. Они стоически переносят свою долю, переходя из одного времени года в другое, не ропщут, по вечерам зарывают ноги в горячий пепел, руками едят рис и пьют из разнообразных консервных банок чай, приготовленный из каких-то смерзшихся растений, собранных возле лагеря, чай, у которого терпкий, вяжущий вкус и темно-коричневый цвет.