— Пирожки слоеные с картошкой есть? — вопросил я.
— Есть! Конечно есть!
— А со шпинатом? И с луком?
— Все есть, дорогой! Заходи, там Димитрий за стойкой!
— Катера плавают? Как с клиентом?
— Хорошо с клиентом! Только успеваем поворачиваться!
— А экономический кризис?
— Какой кризис? Не знаю никакого кризиса! У меня здесь нет кризиса! — Янис мечтательно вздохнул. — Я тут хотел вертолет прикупить, хороших людей перевозить, даже Димитрия на летные права выучил! Не разрешили...
— Ну не беда! — утешил его я. — Можно не вертолет, другое что-нибудь, подводную лодку например...
— Подводную лодку? — поднял брови Янис. — Надо подумать...
Пока Игорь свез с парома на афонскую землю моего дорогого батюшку, я уже успел отовариться у Димитрия пакетом со слоеными пирожками: с картошкой, шпинатом, луком, сыром и с яблоками!
Пикап медленно пробрался сквозь толпу оживленно загружающихся на микро- и просто автобусы, а также в пикапы и джипы отнюдь не лощеного новорусского вида паломников и монахов с их рюкзаками, сумками и коробками. Дорога начала подниматься вверх, обогнула Ксиропотам, поползла дальше к Кариесу.
— Батюшка! Давайте заедем по дороге в Семионовскую келью, к нашим русским ребятам? — Игорь повернулся к Флавиану. — Тут недалеко, рядом с Кариесом!
— А кто эти ребята, Игорь? — поинтересовался Флавиан.
— Русские, иеромонах Херувим москвич, пятнадцать лет на Святой горе, иеродиакон Фома из Сибири, тоже более десяти лет здесь. А еще с ними сейчас монах Лука, старичок занятный, бывший сиромаха, год назад к ним прибился, тот и вовсе около тридцати лет на Афоне. Он уже и сам забыл, откуда он, или говорит, что забыл, но «г» у него конкретно украинское!
— Игорь! — вмешался я. — А что есть «сиромаха»?
— Бродячие монахи, Леша, бомжи, можно сказать, афонские, которые не живут в каком-то конкретном месте, монастыре, скиту или келье, а путешествуют по всему Афону от одной обители в другую, в основном по панегирам.
— Панегирам? — переспросил я.
— Панегир — это праздничная служба, — пояснил Игорь, — что-то вроде наших престольных праздников. В этот день, по афонской традиции, в обители, где панегир, обязательно принимают всех. Разместят, накормят, причем в панегиры и трапеза ставится праздничная, побогаче, чем обычно, даже с вином. Вот многие сиромахи этой традицией и пользуются, там подкормятся, тут выпьют за здравие насельников, здесь отоспятся, глядишь, и год прошел!
— А зимой-то как же? — удивился я.
— А что зимой, — ответил Игорь, — зимы здесь короткие, снег всего на несколько дней в году выпадает. Уж если у нас, в России, бомжи находят, как перезимовать, то тут это вообще не проблема! Бывалые сиромахи всегда знают, где строительный вагончик пустует, где ничейная келья не сильно разрушена, где какой-нибудь келиот за харчи и кров работенку подбросит и т.д. и т .п. А по теплу так тебе под любым кустом келья!
— А чего же они в монастырях не живут? — продолжал удивляться я. — Там и стол, и кров, и молитва!
— Добавь еще и послушание, и терпение немощей братии, и жизнь не по своей воле, а по благословению! — добавил Флавиан.
— Так, батюшка, — поддержал его Игорь, — хотя есть и среди сиромахов истинные подвижники, которые саму идею сиромашества — «не иметь где главу преклонить» — в реальный подвиг претворяют. Такие сиромахи этот подвиг по благословению своих старцев несут, у них же и окормляются регулярно. Но я больше таких «подвижников» встречал, у кого психология бомжа: пусть быт неустроен, зато никому не подчиняюсь и никакой ответственности ни перед кем не имею! Сам себе монастырь!
— А что же этот Лука, он монах? Священник? — спросил Игоря Флавиан. — Какой он жизни?
— Да я его почти и не знаю! И сами ребята толком ничего сказать не могут — он добрый, не ленивый, не болтлив, все время улыбается, но не «блаженненький», глаза умные. Спит в бытовке на огороде, ковыряется все время на грядках и в теплице, ну и на подхвате, если чего надо — безотказен! На все службы ходит, сидит в уголке в стасидии, дремлет, ест мало, вина не пьет... Даже и не знаю, что еще сказать!
— Ну, кое-что ты уже сказал, — задумчиво протянул Флавиан.
— Только, батюшка, — встрепенулся Игорь, — хорошо бы по дороге к ним в Кариесе продуктовый магазин посетить, а то у ребят, поди, вас и угостить нечем, голодно живут!
— Как голодно? — удивился я.
— Элементарно голодно! Едят, почитай, одну траву с огорода, какая там у них сейчас по весне уже выросла! Спонсоров у них стабильных нет, был один, келью им хорошо отремонтировал, храмик келейный отреставрировал в лучшем виде да и разорился в кризис этот. Теперь они живут в евроремонте и едят траву с огорода. Иеродьякон Фома по дереву режет, как продастся в Кариесе что-нибудь из его рукоделья, у них праздник — хлеба купят, крупы какой-нибудь, масла. Так и живут!
— Вот дела! — поскреб затылок «постник и воздержанец» Алексей (это я). — Как я теперь в Критикос зайду?
— Ногами, — ответил батюшка, — заворачивай, Игорек, к магазину!
ГЛАВА 6. Гун фу ча
— Вот эти кексы, кажется, свежие! — Я вытащил со стеллажа продуктовой лавки в Кариесе ароматно пахнущую упаковку. — Отче, берем?
— Зачем им кексы? Давай лучше блок консервов «Тунец в собственном соку» возьмем! — Игорь отобрал у меня выпечку. — Для ребят банка тунца это кастрюля супа на троих!
— Хорошо! Давай тогда два блока тунца, и блок горбуши, и еще осьминогов пару баночек в томатной заливке!
Словом, наш диспут завершился несколькими объемистыми пакетами с макаронами, крупами, консервами, бутылками с оливковым маслом и еще какими-то продуктами. Венцом стал свежемороженый упитанный октопус килограмма на полтора весом. Флавиан расплатился пластиковой картой, выданной ему перед отъездом Семеновым сыном (моим начальником) Гришей «на карманные расходы».
Приложившись к главе апостола Андрея в Андреевском скиту на выезде из Кариеса, мы двинулись в сторону Семионовской кельи. Покрутившись минут пятнадцать по серпантину вычищенных грейдером грунтовок, мы вынырнули из леса на небольшую полянку. В центре маленького огорода с подмосковного вида грядками и большой пленочной теплицей, посреди полянки, стояло приземистое двухэтажное здание. Пристроенная к нему небольшая церковка-экклесия была покрыта новой чешуйчатой крышей из серой каменной плитки.
— Приехали! — объявил Игорь, остановив машину против двери и вылезая из-за руля. — Вон они, батюшка, у теплицы! Пойдемте, я вас познакомлю!
— Пойдем! — отозвался Флавиан, вылезая из машины.
— Батюшка! — воззвал я. — Вы идите знакомьтесь, а я пока сумки разгружу, октопуса надо в морозильник убрать, пока не подтаял!
— Кухня в коридоре направо, вторая дверь, — сказал Игорь, уводя Флавиана к теплице.
— О'кей! — бодренько отозвался я и, нагрузившись пакетами, вошел в двери кельи.
Кухню я нашел сразу, из открытой второй справа двери мягко мурлыкало то ли радио, то ли что-то на него похожее на иностранном языке. Подойдя ближе к двери, я услышал:
— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!
Встряхнув головой, я прислушался повнимательнее, не заходя в кухню.
— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!
Пение было тихим и нежным, я бы даже сказал — проникновенным.
Не укладывая в голове слышимое (мало ли, может, я уже стяжал такую афонскую харизму, что меня бесы звуковыми «прилогами» искушают!), я просунул голову в дверной проем и осторожненько заглянул в помещение кухни, предполагая увидеть что-нибудь духовно опасное.
Увидел я нечто похожее на призрак — высокого худого монаха, в полинялом подряснике, безрукавке-полурясе, фетровой шапочке-капе и стандартном афонском поясе с большой круглой пряжкой. Луч света, проходящий сквозь полузашторенное окно, освещал его некими мистическими бликами.
Взгляд прищуренных, поблескивающих хитринкой глаз из-под густых черных бровей был устремлен на лежавшую перед ним на столе горку малюсеньких загадочных чашечек, плошечек и чайничков. Мистический монах любовно перетирал их полотенцем и, таинственно улыбаясь из-под черных усов над негустой, черной же бородкой, нежно мяукал: