Все время полета я пытаюсь воссоздать в голове карту и понять, куда меня везут. В пути мы провели минут пятнадцать, спустились на четвертый уровень, вторую ступень, и флаер залетел в открывшийся люк в стене ступени зиккурата. После считывания информации с сетчатки Лераттона, на лифте опускаемся, похоже, аж на третий уровень к гаммам, где обстановка проще, и я чувствую себя уверенней.
Путь заканчивается в комнате, где спиной ко мне, потирая запястья, стоит… Надана. На ней изодранная борцовка и штаны с карманами — униформа полигона. В грязных волосах, торчащих в разные стороны — оранжевая пыль пустыни. На шелест открывающейся двери она оборачивается, и на ее лице злость сменяется удивлением, потом — радостью и снова удивлением. Дрогнув, ее губы растягиваются в улыбке.
— Леон? Твою мать, что происходит? Что с остальными?
Окидываю взглядом комнату, замечаю восемь камер, кошусь на Лераттона. Обнимаю сбитую с толку Надану и шепчу на ухо:
— Все позже. Нас пишут. — И говорю уже громче. — Я постараюсь вытащить отсюда всех вас.
— Нас это кого? — Она кладет руки мне на плечи, заглядывает в глаза. — Что произошло? Лекс жив? Они взбеленились, что ты захватил базу гемодов?
— Да. Лекс жив. — Обращаюсь к Лераттону: — Мне бы хотелось, чтобы вся команда собралась здесь, можно устроить?
Телохранитель, как и Эйзер, высокий, поджарый и бледный, отворачивается от нас, говорит в коммуникатор:
— Задержанных на Полигоне — в допросную. Срочно. Да, всех. Не обсуждается. Распоряжение Эйзера Гискона.
Надана забывает о правилах приличия и присвистывает.
— Хрена се! Этот чел тебя слушается? — Она щипает себя за руку, мотает головой. — Бре-е-ед! Так что происходит, Леон?
— Считай, что мы почти свободны. Все соберутся — расскажу.
Удивляет, что Надана реагирует так вяло — или еще не верит происходящему, или выгорела. Пока ждем остальных, она рассказывает, что произошло на Полигоне: прилетели полицейские на флаерах, связали ее и Лекса, зачитали обвинение в нарушении правил и увезли, поместили в одиночку без окон и дверей, и она ничего не знает о судьбе остальных. Ее не допрашивали, никто ничего не объяснял.
— Допустим, я виноват, — говорю на камеры. — Но вы-то при чем? Вас-то зачем арестовывать?
Она пожимает плечами, оборачивается на шелест отъезжающей двери и бросается на Лекса, целует его, нашептывая: «Слава богам, живой». Парень же глядит на меня, хочет что-то спросить, но Надана сжимает его в объятиях, перетягивает внимание на себя.
Следующим, нервно озираясь, порог переступает маори Тейн, замирает, его брови взлетают, глаза округляются, губы растягиваются в улыбке, и белоснежные зубы контрастируют с коричневой кожей.
— Льеон?
Потеснив его, входит карталонец Вэра — как всегда фундаментальный и невозмутимый. Он будто и не рад своему освобождению, смотрит на меня в упор и спрашивает:
— Что тут происходит? Это очная ставка? — Он поворачивается к Лераттону. — Дознаватель?
Хлопаю в ладоши, чтобы привлечь внимание.
— Начнем с того, что я безумно раз вас видеть в целости и сохранности, и у меня только хорошие новости. Я вас отсюда вытащу, и очень скоро. У нас высокие рейтинги на шоу, и зрители очень недовольны тем, что нас задержали. Настолько недовольны, что вышли на улицы с требованиями признать нас победителями и освободить. — Надана отвешивает челюсть, даже о Лексе на миг забывает, Тейн продолжает улыбаться, Вэра хмурится. Продолжаю: — Эйзер Гискон согласен выполнить их условия.
— Какие? — Вэра вскидывает бровь, не веря своим ушам.
— Освободить нас и дать то, что было обещано победителям. Все хорошо, расслабьтесь!
— Сам Гискон согласен? — прищуривается Лекс, зато Надана подпрыгивает с криком «Йо-хо», едва не ударившись головой о потолок.
Даже с Вэры слетает невозмутимость, он хлопает округлившимися глазами, собрав кожу на лбу гармошкой.
— Условие Эйзера: я успокаиваю толпу, он делает нас победителями Полигона.
Вэра все так же скептичен.
— Ты уверен, что получится?
К нам подходит Лераттон и молча включает коммуникатор, находит канал, где транслируется митинг, протягивает Вэре.
— Обратите внимание на транспаранты.
Карталонец смотрит в экран, оттопырив губу, и — неужели? — улыбается. Коммуникатор идет по кругу, к Надане попадает в последнюю очередь, и она говорит:
— Ты уверен, что они тебя послушают?
Беру из ее рук коммуникатор, возвращаю Лераттону. Я не могу им рассказать, что протесты отчасти срежиссированы, потому говорю максимально уверенным голосом: