Сначала я расскажу, как спас жизнь прекрасному доктору Лив Альверхайзен и ужасному Джону Кридмуру, изменив, таким образом, ход Великой войны, хотя тогда это не входило в мои планы.
Но когда мистер Альфред Бакстер решил написать рассказ о своей жизни и о том, как он попал, как говорится, из грязи в князи, он благоразумно начал с того, с чего и следовало начать: с грязи. Нельзя сразу начинать с Истории, Величия и Грядущего, так вы ничего не продадите. Поэтому в первой главе мистер Бакстер рассказывает, что родился в хибаре в трущобах Джаспера, седьмым, а значит, самым голодным из детей в семье, и так далее, и тому подобное. А значит, и я начну так же.
Я родился в Восточном Конлане чуть больше чем за тридцать лет до начала нового века и был младшим из четырех детей. День моего рождения мне неизвестен. Отец был щепетилен в делах, но не отметил даты, и все мои сестры запомнили ее по-разному. Мне нравится думать, что мама вспомнила бы его, если б выжила. Мне запомнилось, будто, родившись, я увидел красный свет и почувствовал, что меня что-то ужасно сдавило, но когда я рассказываю об этом, мне никто не верит, а я не хочу, чтоб и вы так скоро потеряли ко мне доверие.
Восточный Конлан – шахтерский городок в четырех-пяти днях езды к северу от Джаспера, на северном краю Территории Тригорода, недалеко к югу от земель Линии. Западного Конлана не существует и, насколько я знаю, не существовало никогда. В холмах, на противоположных концах длинной прямой дороги, располагаются две угольные шахты, а в долине между ними простирается Восточный Конлан. В моем детстве одной из шахт управляла «Компания Конлан-Коал», а вторая принадлежала мистеру Грейди. Работники Грейди и ККК устраивали драки посреди города, так что я рос на мифах и сказаниях о том, как Большой Джо из шахты Грейди встретился с братьями Бирс у бара Шэда и всыпал им киркой по первое число за то, что они сказали…
Я всегда был равнодушен к шахтерскому ремеслу. Однажды, когда я едва был взрослому по колено, мне встретился мистер Грейди. Он уже тогда был очень стар, худ и пылен, как уголь. Он пришел к моему отцу, чтобы уладить чьи-то похороны – помнится, будто свои собственные, хотя, возможно, все это лишь плод моего детского воображения. Старик похлопал меня по плечу и спросил, приду ли я когда-нибудь к нему работать. Я сказал, что лучше уж сбегу из города и буду жить дикарем вместе с Племенем, даже если они захотят меня съесть. Мистер Грейди спросил почему, а я ответил, что шахтером работать скука смертная: спускаешься каждый день в темноту, потом поднимаешься обратно, и так день за днем с тех пор, как люди впервые появились на Западе. Я сказал, что грядет новое время и я вижу будущее, в котором люди не будут надрываться, как скот. Мистер Грейди дал мне четвертак и сказал отцу, что язык у меня без костей, но держать его за зубами я не умею, так что, кроме этого четвертака, честных денег мне в жизни не видать.
Мой отец не был шахтером и ни на кого не работал. Он зарабатывал на жизнь похоронами и погребениями, нужда в которых из-за условий в шахтах не ослабевала никогда. Он не был уроженцем Восточного Конлана и меньше всего был на него похож. В юности он пришел в наш западный край из-за гор, из далекой и жаркой страны Иудеи, которая всегда казалась мне необыкновенно волшебной и очень странной, так что стоит мне встретить какого-нибудь человека из той части света, как я тотчас начинаю засыпать его вопросами до тех пор, пока ему не захочется убежать от меня на край света.
Думаю, мой отец был образованным человеком – возможно, священником, или доктором, или кем-то вроде этого: он никогда не говорил о своем прошлом. Не знаю, что он искал, когда пришел на Запад, но в Восточном Конлане он нашел мою мать.
Отец был великаном в городе коротышек. Невозможно было представить его спускающимся в шахты Грейди – он не склонял головы. Его борода была всегда безупречно подстрижена – слишком безупречно для Восточного Конлана, где мужчины либо сбривали бороду полностью, либо зарастали, как медведи. Вместо занятий спортом отец любил подолгу бродить в одиночестве. Он был невероятно силен – во всяком случае, так мне казалось. Он таскал камни выше меня и легко вырезал на них имена и даты, словно записывал цифры в гроссбухе.
Его настоящее имя было не Рэнсом. Оно звучало немного похоже на «Рэнсом» на языке, который был слишком сложен для простого люда из городков вроде Конлана, так что отец назвался Рэнсомом. Он был скуп на слова, и я запомнил, что макушка его большой черной головы была совершенно лысая, и, даже будучи чуждым религии, он заботился о вдовах и умерших с достоинством священника. Он часто цитировал разнообразные Писания на разных языках, но ни в одно из них не верил. Шахтеры Восточного Конлана тогда тоже не верили в Бога и довольствовались теми простыми обрядами, что мой отец для них совершал.