Юноша изумленно воззрился на нее, после чего перевел взгляд на Де'Уннеро, на губах которого, вопреки обыкновению, также сияла лучезарная улыбка.
— Эта часть нашего замысла осуществилась более гладко, чем я себе представлял, — признался он.
— Учти, что король пока еще не знает о тебе, — напомнил Эйдриан. — И Джилсепони тоже.
— А если Дануб уговорит королеву вернуться? — спросила Садья.
Их лица сразу же помрачнели.
— Там увидим, — угрюмо произнес бывший монах. — Наш план точно согласован во времени. Все и всё находится на своих местах: наемные солдаты, оружие, абеликанские братья, верные Олину. Как только представится возможность, мы нанесем удар.
— Когда? — спросил юноша.
Де'Уннеро, чтобы успокоиться, принялся размышлять над словом «когда». На этот вопрос пока невозможно было дать точного ответа. Бывший монах говорил об их планах, как будто все было подробно записано на пергаменте. На самом деле он и его спутники чаще всего действовали по обстоятельствам, выжидая, когда появится возможность сделать самый важный шаг и заявить об Эйдриане. Маркало Де'Уннеро был уверен, что это неминуемо приведет к серьезным столкновениям; возможно, даже к междоусобице.
Но учитывая их несметные богатства, а также неустанные усилия Олина по внедрению своих людей в церковные круги и королевскую армию, они сумеют справиться и с этим.
— Нет, нет, нет! — отчаянно завизжала изможденная женщина, светлые волосы которой стали теперь наполовину седыми, и с размаху запустила кувшином в стену. Сосуд разлетелся на мелкие осколки, забрызгав водой дорогие шпалеры.
Поднеся сжатые в кулаки пальцы к лицу, она стала тереть ими глаза. Ее стоны перешли в звериный вой.
Герцог Калас подбежал к ней и крепко обхватил за талию. Видно, зря он раньше времени сообщил Констанции о том, что Дануб возвращается не один, а вместе с Джилсепони.
— Я не могу снова видеть эту ведьму! — отчаянно рыдала придворная дама. — Она прокляла меня. Да, я говорю правду! Ее дьявольские камни забрали всю мою красоту, сделали мой голос прерывистым и скрипучим. Это из-за ее чар у меня подгибаются ноги. Теперь она постарается вообще сжить меня со свету!
Герцог Калас воздержался от насмешек; его язвительные замечания могли бы добить Констанцию. Каласу было грустно сознавать, сколь глубоко заблуждение его близкой подруги. Джилсепони не проклинала ее и не накладывала на нее никаких чар. Единственным проклятием Констанции был возраст. Будь Джилсепони единственной виновницей женского увядания, Констанции пришлось бы стоять в длинной очереди желающих отомстить «этой ведьме»!
— Что же мне теперь делать? — всхлипывала Констанция. — Ну что мне теперь делать?
Герцог Калас, закусив губы, смотрел на некогда столь цветущую и уверенную женщину, ныне представлявшую из себя весьма жалкое зрелище. Ему было уже не до смеха.
Он и сам ненавидел Джилсепони за то, что она — пусть и непреднамеренно — сотворила с Констанцией.
— Вставай наконец! — приказал герцог, хватая Констанцию под мышки и подымая на ноги. — Хочешь знать, что тебе делать? Высоко держать голову и помнить, что ты — королева-мать Хонсе-Бира!
— Она выкинет моих бедных мальчиков из числа наследников престола!
— Пусть только попробует, тогда узнает, чем это для нее обернется!
— Калас, ты должен их защитить! — взвыла Констанция, цепляясь за него. — Ты должен! Обещай мне, что ты это сделаешь!
Просьба была совершенно бессмысленной. Калас прекрасно знал, что королева Джилсепони не собирается оспаривать у Мервика и Торренса права престолонаследия. Более того, она даже радовалась, что Дануб поставил своих сыновей сразу за Мидалисом, и решительно пресекла намерение короля включить ее в число претендентов на престол. При всех недостатках, королева, насколько было известно Каласу, не пыталась чинить никаких препятствий Мервику и Торренсу.
Герцог понимал: Констанция не в состоянии воспринять какие-либо разумные доводы.
'— Твои дети будут под надежной защитой, — заверил он несчастную женщину и крепко обнял ее.
Констанция буквально вцепилась в его плечи, словно от присутствия Каласа зависела ее жизнь. Она еще долго не хотела отпускать герцога и, спрятав голову на его широкой груди, обливала ее горькими, безутешными слезами.
Каласу оставалось лишь вздыхать и утешать подругу. Как он просил Дануба не отправляться в Палмарис и не просить жену возвратиться в Урсал! Он без обиняков заявлял ему, что с появлением королевы в замке обстановка при дворе вновь станет гнетущей и напряженной.
Однако король Дануб принял решение и дал герцогу резкую отповедь.
Дануб Брок Урсальский был другом Каласа, но он являлся и королем Хонсе-Бира; поэтому, когда король приказывал герцогу не совать нос в то или иное дело, тому оставалось только подчиниться.
Теперь, слушая всхлипывания обезумевшей от горя Констанции, Каласа не покидало тягостное предчувствие: скоро над двором вновь разразится буря.
— Вас не радует возвращение королевы? — спросил Брюс Оредальский мрачного и задумчивого Каласа.
Их разговор происходил утром, во время охоты. Калас скептически взглянул на него. «Так оно и есть», — подумал Де'Уннеро.
— А как вам кажется, она возвращается ради короля или ради оставшегося здесь любовника? — бесхитростно осведомился он.
Калас резко осадил своего пегого пони и с удивлением воззрился на собеседника.
— Что вам об этом известно? — рассерженно спросил герцог.
— Только слухи, что в изобилии гуляют по улицам.
— Я тоже часто бываю на улицах Урсала, — с видимым сомнением произнес герцог Калас.
— Я говорю об улицах Оредаля, — пояснил Брюс, — и всех прочих городов и селений южного Йорки.
Герцог насупил брови.
— Говорят, любовник королевы принадлежит к нашему кругу, — продолжал Брюс. — Юный сын одного аристократа, прекрасного воина, который в свое время приезжал в Урсал в надежде поступить на службу в Бригаду Непобедимых, однако его… как бы это помягче выразиться… обвели вокруг пальца.
Герцог Калас пустил пони шагом.
— А вы знаете, что за одни только эти слова, обвиняющие королеву в супружеской измене, вас могли бы казнить? — осведомился он.
— Прошу меня простить, ваша светлость, — ответил Брюс, учтиво поклонившись, насколько это можно было сделать, восседая на лошади.
Он хотел добавить к этому еще несколько слов, но передумал и намеренно отстал от Каласа, позволив тому вырваться вперед.
Семя было брошено в должным образом подготовленную почву.
Де'Уннеро подумал, что, быть может, действовал слишком поспешно. Его упоминание о любовнике было придумано буквально на ходу. Тем не менее состоявшийся разговор удовлетворил бывшего монаха. Они с Эйдрианом начинали терять терпение, да и старый аббат Олин — тоже. Все уже подготовлено, а раз так, слишком мешкать с началом — только вредить успеху дела. Де'Уннеро знал: верность людей — вещь крайне непостоянная. Сегодняшний герой легко может превратиться в завтрашнего злодея. Достаточно вспомнить, чем обернулась былая любовь народа к Джилсепони! Красноречивее свидетельства не сыщешь.
Оставшееся время утренней охоты Де'Уннеро провел с наиболее близкими ему знатными особами. Посредством Олина ему удалось свести знакомство с некоторыми из них, и они знали, кем на самом деле является Брюс Оредальский. Когда он вернулся в парк, примыкавший к Урсальскому замку, то увидел немалое число придворных дам, лениво прогуливающихся по аллеям, сидящих на скамейках, сплетничающих и потягивающих вино.
Он передал поводья конюху, а сам вместе с охотниками присоединился к придворным. Разговор крутился вокруг единственной темы — приближавшегося пятидесятилетия короля Дануба. Дамы наперебой щебетали о том, что они собирались преподнести Данубу. Мужская половина обещала непременно сыскать для их любимого короля отличного тогайранского пони или какой-нибудь редкостный охотничий лук.
— Вместо вашего лука, уверена, он предпочел бы мои объятия, — призывно улыбаясь, заметила хорошенькая, чересчур надушенная фрейлина, и эти слова вызвали всеобщий смех.