От воли, готовой сокрушить любое упрямство Эйдриана, и нескрываемого гнева, который за маской внешнего спокойствия кипел в душе Дасслеронд, у него подкашивались ноги.
— Я не знаю, как добиться этого, — стал оправдываться Эйдриан. — Я и раньше пытался, но у меня не получалось.
— Потому ты и продолжишь свои попытки, — ответила госпожа Дасслеронд. — Если бы мы упражнялись только в том, что нам легко дается, то были бы обречены на посредственность. Твое признание в собственной слабости только укрепляет мою решимость отправить тебя в пещеру, чтобы ты продолжил учиться искусству общения с Оракулом. И сегодня, и каждый день.
— Мне это занятие вообще не нравится, — не унимался юный упрямец.
— А почему ты решил, что оно должно тебе нравиться? — бесстрастным тоном осведомилась госпожа Дасслеронд. — Ты находишься здесь не ради собственного удовольствия. Не забывай об этом.
Эйдриан принялся было возражать, но предводительница эльфов властным жестом велела ему замолчать.
— Выбирай одно из двух, — сказала она. — Ты знаешь, к чему приведет тебя каждый из путей. И довольно препирательств. Выбирай. Говорить здесь больше не о чем.
Мальчик не считал, что их разговор закончен, однако госпожа Дасслеронд, не слушая его, удалилась, даже не обернувшись.
— У вас нет нитей, дергая за которые, вы можете мною управлять! — крикнул ей вслед Эйдриан, отчаянно борясь с подступающими к горлу слезами.
Тоска, отчаяние, одиночество — все эти чувства лавиной обрушились на него. Отъезд Бринн Дариель — единственного человеческого существа в Эндур'Блоу Иннинес и потому самого дорогого для Эйдриана Виндона — глубоко ранил мальчика. Он вдруг ощутил себя намного более одиноким, чем прежде. Надежд на то, что кто-то сможет заполнить пустоту, возникшую после отъезда Бринн, почти не было.
Как ему хотелось выкрикнуть Дасслеронд в лицо, что он не желает подчиняться ее приказам! Но страх оказаться изгнанным за пределы долины эльфов все же был сильнее бунтарских порывов. Эндур'Блоу Иннинес была для него единственным родным домом. Судя по рассказам о внешнем мире, жизнь там не сулила ничего приятного: нескончаемые войны, страдания и в довершение ко всему опустошительная чума, косившая людей десятками тысяч.
Эйдриан несколько раз с шумом втянул в себя воздух, пробормотал сквозь зубы еще пару проклятий в адрес Дасслеронд и протиснулся в дыру, служившую входом в небольшую земляную пещеру. Толстый изогнутый корень возле одной из ее стенок заменял скамейку. На полу стояла зажженная свеча, а на противоположной стене было укреплено зеркало. Мальчик вдохнул распространяемой свечой аромат сирени, смешанный со множеством других запахов лесистой эльфийской долины. Ему сразу же стало легче. Исчезло напряжение, сводившее все его мышцы. Наверное, свеча имела какое-то отношение к эльфийской магии запахов и ее специально поставили здесь, чтобы успокоить неуправляемого Эйдриана. Впрочем, сейчас ему было наплевать на все уловки обитателей долины.
Передернув плечами, мальчик уселся на широкий корень и вперился взглядом в зеркало. Просидев так некоторое время, он задул свечу.
Сначала он ничего не видел, но когда глаза освоились с сумраком пещеры, на стене проступил прямоугольник зеркала. Эйдриан попытался смотреть не на зеркало, а на стену, на которой оно висело. «Заняться, что ли, разглядыванием переплетения мелких корней?» — подумал он. А может, пересчитать их? Надо хоть как-то скоротать этот долгий час, который по милости Дасслеронд ему придется здесь провести. Все предыдущие попытки Эйдриана вступить в общение с Оракулом были тщетными. Хотя этот ритуал тол'алфар предназначался в основном для более взрослых учеников, госпожа Дасслеронд настаивала, чтобы ее ученик начал постигать его уже сейчас. По ее мнению, он был вполне готов для этого; сам же Эйдриан считал, что предводительница эльфов чересчур его подгоняет. И вообще она заставляет его заниматься тем, что нисколько его не интересует.
Мальчик уселся поудобнее и начал разглядывать паутину корней на противоположной стенке, подсчитывая узлы перекрестий. Всматриваться в зеркало он, разумеется, не собирался.
Однако на этот раз все пошло по-иному. Эйдриан даже не сразу осознал, что его взгляд направлен на зеркало. Причем если раньше он просто смотрел на прямоугольник зеркала, то теперь внимание юного упрямца сосредоточилось на его блестящей поверхности. Чем-то она была похожа на черную лужицу, поблескивавшую в неясном сумеречном свете.
Но там, в этих сумерках, что-то двигалось! Эйдриан уловил это движение, хотя тут же усомнился, решив, что в такой темноте вряд ли можно его увидеть.
Тем не менее движение действительно происходило. Нечто темное бесшумно перемещалось в зеркале.
Прищурившись, Эйдриан сосредоточил на зеркале все внимание. Он начисто позабыл, как только что упорно противился требованиям госпожи Дасслеронд, не желая постигать искусство общения с Оракулом. Происходящее в зеркале было недоступно пониманию мальчика, но чувства его не обманывали.
Блестящая поверхность зеркала уже не казалась темной; теперь она напоминала затянутое облаками небо. В левой части зеркала Эйдриан ясно различил силуэт чьей-то фигуры, закутанной в плащ.
«Эйдриан», — прозвучало у него в мозгу.
Ошеломленный мальчик едва сумел удержать свой взгляд на зеркале.
Фигура в плаще мысленно передала ему: отец.
— Полуночник, — прошептал Эйдриан, едва дыша.
Он чувствовал, что фигура в плаще недовольна им, и это его испугало.
В голове промелькнул вихрь мыслей, заставивших Эйдриана осознать всю глупость его затянувшегося противостояния госпоже Дасслеронд. Мысли множились, а зеркало тем временем показывало ему будущую жизнь — жалкое существование недоучки, прозябание в нищете. Всегдашнее упрямство Эйдриана заставило его отвергнуть эти видения. Однако проплывавшие перед ним картины — пусть внешне неясные и туманные — не были плодом его воображения и исключали превратное понимание. Несколько раз мальчик все же порывался произнести что-то вслух, но его слова мгновенно гасли во влажном, спертом и сумрачном воздухе пещеры.
Перед ним со всей неотступностью разворачивалась жизнь, которую он выбирал, и каждый его спор, каждое препирательство усугубляли последствия этого выбора.
Эйдриан позабыл о времени и не заметил, как прошел не один час, а несколько. Наконец голос, звучавший в голове, произнес: «Доверяй госпоже Дасслеронд, и она даст тебе великую силу».
Только теперь мальчик заметил, что на туманной поверхности зеркала теснятся другие образы. Он увидел большие города, совершенно непохожие на неприметные жилища Кер'алфара, и громадные торговые площади, бурлящие от скопления людей; высокие красивые здания. Одно из них было монастырем, хотя Эйдриан толком не понимал, как он узнал, что это именно монастырь. Перед его взором проходили толпы людей — таких же, как он, существ. Казалось, некоторые из них приближались к самой кромке зеркального барьера, чтобы получше разглядеть Эйдриана.
Захваченный увиденным, мальчик непроизвольно подался вперед. Никогда еще чувство опустошенности не жалило его так болезненно. Его одиночество лишь усиливалось от слов призрака об огромной силе, которую он обретет в будущем.
«Госпожа Дасслеронд даст тебе великую силу», — отчетливо звучало в сознании Эйдриана. Мальчик вдруг подумал: может быть, эльфы специально подстроили это, чтобы заставить его слушаться их предводительницу? Но призрак, закутанный в плащ, заговорил снова, что немало изумило Эйдриана: «А потом я научу тебя наилучшим образом распоряжаться этой силой».
Потрясенный его словами, мальчик резко выпрямился. Отвлекшись на миг, он увидел, что видение в зеркале стало быстро блекнуть. Он уже не различал там призрачной фигуры. Эйдриан не видел даже самого зеркала, поскольку в пещере стало совсем темно.
Вскоре он выбрался из пещеры и обнаружил, что рядом никого нет. Мальчик не стал проверять, прячутся ли эльфы в густых ветвях окрестных деревьев; сейчас ему было совсем не до них. Неподалеку от пещеры Оракула, в пространстве, свободном от деревьев, Эйдриан увидел ночное небо с мерцающими звездами.