«Соотечественники!
Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы бомбили радиостанции «Порталес» и «Корпорасьон». В моих словах не горечь, а разочарование, и они будут моральной карой тем, кто нарушил принесенную присягу: военным Чили – командующим родами войск и адмиралу Мерино, который назначил себя командующим флотом, а также господину Мендосе, генералу-подлецу, который еще вчера заявлял о своей верности и преданности правительству, а теперь тоже провозгласил себя генеральным директором корпуса карабинеров.
Перед лицом этих событий мне остается сказать трудящимся одно – я не уйду в отставку!
На этом перекрёстке истории я готов заплатить жизнью за доверие народа. И я с убеждённостью говорю ему, что семена, которые мы заронили в сознание тысяч и тысяч чилийцев, уже нельзя полностью уничтожить.
У них есть сила, и они могут подавить вас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением.
История принадлежит нам, и её делают народы.
Трудящиеся моей родины!
Я хочу поблагодарить вас за верность, которую вы всегда проявляли, за доверие, оказанное вами человеку, который был лишь выразителем глубоких чаяний справедливости и который, поклявшись уважать конституцию и закон, сдержал свое слово. Это решающий момент, последний, когда я могу обратиться к вам. Но я хочу, чтобы вы извлекли урок. Иностранный капитал, империализм в союзе с реакцией создали условия для нарушения вооружёнными силами традиции, верности которой их учил генерал Шнейдер и которой остался верен майор Арайа. Оба они стали жертвами тех социальных слоев, которые сегодня отсиживаются в своих домах, надеясь чужими руками вернуть себе власть, чтобы и дальше защищать свои барыши и привилегии.
Я обращаюсь прежде всего к простой женщине нашей страны, к крестьянке, которая верила в нас, к работнице, которая много трудилась, к матери, которая знала, что мы заботимся о ее детях.
Я обращаюсь к специалистам нашей родины, к специалистам-патриотам, к тем, кто все эти дни продолжал работать, чтобы сорвать заговор, в то время как профессиональные объединения специалистов, классовые объединения помогали заговорщикам с целью защитить преимущества, которые дал немногим капитализм.
Я обращаюсь к молодёжи, к тем, кто с песней отдавал борьбе свой задор и силу духа.
Я обращаюсь к гражданину Чили – к рабочему, крестьянину, интеллигенту, к тем, кого будут преследовать, потому что в нашей стране уже давно – в покушениях террористов, в взрывах мостов, в разрушении железнодорожных линий, нефте-и газопроводов – ощущалось присутствие фашизма. С молчаливого согласия тех, кто был обязан… Их будет судить история.
Наверное, радиостанцию «Магальянес» заставят замолчать, и до вас уже не дойдет твёрдость и спокойствие моего голоса. Это неважно. Меня будут слышать, я всегда буду рядом с вами. По крайней мере, обо мне будут помнить как о достойном человеке, который отвечал верностью на верность трудящихся.
Трудящиеся моей родины!
Я верю в Чили и в судьбу нашей страны. Другие чилийцы переживут этот мрачный и горький час, когда к власти рвётся предательство. Знайте же, что не далёк, близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога, по которой пойдёт достойный человек, чтобы строить лучшее общество.
Да здравствует Чили!
Да здравствует народ!
Да здравствуют трудящиеся!
Таковы мои последние слова.
И я уверен – моя гибель не будет напрасной. Я уверен, что она будет, по крайней мере, моральным уроком и наказанием вероломству, трусости и предательству».
В ходе трансляции обращения «Магальянес» была подвергнута бомбёжкам и захвачена мятежной армией. Все, кто в это время находился в здании радиостанции, погибли. Количество жертв, судя по различным источникам, составляло от сорока шести до семидесяти человек.
Утром в девять пятнадцать офицеры во главе с генералом Хавьером Паласиосом начали обстрел и штурм президентского дворца «Ла Монеда», на защиту которого отчаянно встало около сорока человек. Переворот осуществлялся с помощью авиации и танков. Условия мятежных офицеров о капитуляции в обмен на разрешение беспрепятственно покинуть Чили защитники «Ла Монеды» категорически отвергли. В четырнадцать двадцать «Ла-Монеда» была захвачена. Официальные источники говорят, что Сальвадор Альенде покончил жизнь самоубийством, но это неправда! Президент говорил: «Только мёртвым я оставлю «Ла-Монеду», но умру сражаясь. Совершать самоубийство, как Бальмаседа, я не стану…» Он был убит, «пал, оклеветанный молвой». Солдаты Пиночета расстреляли его в собственном кабинете.
Формальное состояние «осадного положения», введенного для прихода хунты к власти, держалось в течение месяца после 11 сентября. Переворот унес жизни трёх тысяч двухсот двадцати пяти человек. В застенках было замучено свыше тридцати семи тысяч граждан. В настоящее время число пострадавших от военной хунты составляет сорок тысяч восемнадцать человек!
Настало то время, когда ад восстал из недр земли, охватив южную твердь, окружённую с одной стороны горной цепью, с другой – морем.
М. Контрерас, М. Краснов, М. Морен Брито – все они впоследствии будут осуждены на пожизненное заключение, но тогда в их власти было несколько тысяч жизней.
Создавались концентрационные лагеря для политических заключённых, из которых больше всего получил широкую известность «Стадион». Здесь 15 сентября был зверски убит известный поэт, режиссёр, композитор и певец Виктор Лидио Хара Мартинес. В последние часы своей жизни он написал стихотворение, точно передающее ужас концлагеря и отображающее наивысшую стойкость его воли: Somos cinco mil aquí
Somos cinco mil aquí.
En esta pequeña parte de la ciudad.
Somos cinco mil.
¿Cuántos somos en total en las ciudades y en todo el país?
Somos aquí diez mil manos que siembran y hacen andar las fábricas.
¡Cuánta humanidad con hambre, frío, pánico, dolor, presión moral, terror y locura!
Seis de los nuestros se perdieron en el espacio de las estrellas. Un muerto, un golpeado como jamás creí se podría golpear a un ser humano.
Los otros cuatro quisieron quitarse todos los temores, uno saltando al vacío, otro golpeándose la cabeza contra el muro, pero todos con la mirada fija de la muerte.
¡Qué espanto causa el rostro del fascismo!
Llevan a cabo sus planes con precisión artera sin importarles nada.
La sangre para ellos son medallas.
La matanza es acto de heroísmo.
¿Es éste el mundo que creaste, Dios mío?
¿Para esto tus siete días de asombro y trabajo?
En estas cuatro murallas sólo existe un número que no progresa.
Que lentamente querrá la muerte.
Pero de pronto me golpea la consciencia
y veo esta marea sin latido
y veo el pulso de las máquinas
y los militares mostrando su rostro de matrona lleno de dulzura.
¿Y México, Cuba, y el mundo?
¡Qué griten esta ignominia!
Somos diez mil manos que no producen.
¿Cuántos somos en toda la patria?
La sangre del Compañero Presidente
golpea más fuerte que bombas y metrallas.
Así golpeará nuestro puño nuevamente.
Canto, que mal me sales
cuando tengo que cantar espanto.
Espanto como el que vivo, como el que muero, espanto.
De verme entre tantos y tantos momentos del infinito
en que el silencio y el grito son las metas de este canto.
Lo que nunca vi, lo que he sentido y lo que siento hará brotar el momento…
В то время, когда происходил переворот, Элизио и его соратники были дома у Торресов. Глядя в линзу крохотного телевизора, они лицезрели страшную картину штурма дворца.
Мерседес Кастильо, едва ли не плача, прильнула к груди Элизио. Рядом сидела мать и пыталась её утешить, хотя было видно, что она также вот-вот заплачет. Признаться честно, все, кто был тогда в той комнате, еле сдерживали эмоции.
Вздымались чёрные клубы дыма, огонь, охвативший «Ла-Монеду», полыхал, словно адская лава. Скрипели гусеницы танка. Элизио крепко сжал руку Кастильо и сказал:
– Мы не бросим наш штык у ног врага! Мы продолжим бороться! Встанем же грудью за родную землю! Венсеремос!
Он говорил эти слова, испытывая ужасную моральную боль, но знал, что никак нельзя упасть духом.