Упав на асфальт, Сантьяго сломал позвоночник. Он стонал, лёжа в крови, и не мог подняться. Едва он успел понять, что произошло, как свора солдафонов набросилась на него, подобно диким псам, и начала бить прикладами. Он кричал от боли, но фашистам не было до этого дела. Это были те, кто пришёл, чтоб убить и сжечь, оставив после себя кровавую реку Мапочо, в которую день и ночь напролёт сбрасывали трупы невинных людей.
За всё это время Пабло Пагано впервые выбрался из своего кабинета. Ему нужно было увидеть Лансароте Ланзу. В городе шел лёгкий дождь. Небо, окутанное серой дымкой, блестело тусклой радугой.
– Мой майор! – сказал младший по званию. – Мой майор! Вам к кому?
– Мне нужен Ланза, – ответил Пабло.
– Подождите, мой майор! Здесь он не Ланза, а Обличитель. А сеньор Бьянки здесь не Эдвин Димтер, а Принц.
Пабло вошёл на зелёный стадион. Капли орошали искусственный газон. Молнией сверкнули прожектора. На трибунах сидели заполнявшие бумаги мужчины.
– Марио Альварес! Шахтёр! Симпатизирую «Народному единству»! – послышался голос.
– Августо Кастро! Крестьянин! Беспартийный! – прозвучал за ним второй.
– Серхио Ромеро! Инженер! Социалист! – звучал за вторым третий.
– Принц! Где Ланз… Кхм! Где Обличитель? – спросил Пабло.
– Он в подвале налево! – ответил Бьянки.
– Мне нужно его видеть, – сказал Пабло Пагано и направился к серым ступеням, ведущим вниз.
Ланза стоял в углу. Рядом с ним стоял еще один офицер с забрызганными кровью руками.
На железном столе лежали вскрытые изуродованные тела запытанных людей с отсечёнными конечностями. Ланза старался не смотреть на них.
Пабло вошел в комнату и, отдав честь офицерам, начал говорить:
– Обличи… Обличитель!
Вдруг он, выпучив глаза, почувствовал, как к его горлу подступает тошнота, и вышел из подвала, зажав рот рукой. Оказавшись у входа в подвал, Пабло опустил голову вниз и держал её так ещё долго. Его вырвало.
– Почему они не расстреляли их? – подумал Пабло. – Их должны были расстрелять! Я был уверен в этом! Что здесь творилось?! Что здесь стряслось?! Да, марксисты, конечно, бандиты, изуверы, но что же сделали женщины, а тем более малолетние дети?!
Ланза вышел из подвала и чихнул.
– Куда же ты ушёл? – спросил он.
– Скажи, за что конкретно те люди оказались в камере пыток? Мне просто интересно, – дрожащим голосом сказал Пабло.
– За то, что они марксистский мусор! – рявкнул офицер, выходивший вслед за Ланзой. – Например, вот была баба! Её арестовали за то, что в её книге антагониста зовут Аугусто! Доигралась! Загремела уродка в лагерь, превратившись в кровавое месиво! Я думаю, что ей понравилось со мной играть! Она как женщина очень даже ничего! Из неё бы вышла хорошая публичная девка! Но теперь это просто корм для червей или огня! Ха-ха!
– Ты как всегда в своем репертуаре, Орёл, – ответил Ланза. – Как же болит голова! Провались она сквозь землю!
Пабло Пагано негодовал. Он думал: «Коммунистами был расстрелян сослуживец отца. Они грабили дома аристократов в России. Они устроили террор. Но что делаем сейчас мы? Граждане могут представлять разные партии, но так с ними расправляться не имеет право никто!»
До сих пор Пабло никогда не имел дела с гражданскими. Максимум, что он мог сделать, – это вынести расстрельный приговор солдату, будучи уверен, что этот солдат террорист и радеет за кровавые идеи, что уничтожат страну. Да, пусть и самые радикальные из них грабили магазины и банки, но чем же лучше «Патрья и Либертад»?
Всё, что увидел Пабло в тот день, показалось ему настолько мерзким, что он не переставал думать об этом целый день.
– Мы пришли навести порядок. Что же мы сделали?! – думал он. – В нашем государстве половина людей – марксисты?! Двенадцатилетний подросток может навредить истинным столпам демократии?
Со временем он стал задумываться об этом все больше.
Элизио Торрес всё ещё находился в карцере. Он сидел, опустив голову и тяжело дыша.
– Я здесь вместе с этим дерьмом! – слышались крики солдата Инферно. – С марксисткой чумой! С марксистским отродьем! Твари! Вы обязательно ответите, когда узнаете, что я не виноват! Будьте вы прокляты! Чтоб вас зарезали! Чтоб вас разорвали!
Весь израненный, он безнадежно держался руками за решётки.
– Выпустите меня! Дайте мне автомат! Я расстреляю все патроны в марксистских сук!
Инферно сплюнул кровью в сторону Элизио.
– Всё из-за вас! Если бы вас, отбросов, не было, я бы тут не сидел! – вырывался из его горла яростный крик.
Элизио огляделся по сторонам. Напротив него сидел солдат Бениньо и стонал. Тихим охрипшим ослабшим голосом Элизио запел:
Мы с песней встали,
Веря в наш успех!
Прогресса ради
Флаг един для всех!
Ему было тяжело произносить каждое слово, но он продолжал:
И ты придёшь,
Вольёшься в славный марш!
И вмиг поймешь
Цветенье нашей песни
И знамён!
Как свет
Рассвета перемен
Зальет эфир
В грядущих жизней мир!
Бениньо слышал эту песню много раз. То играла она в чьей-то машине, то её напевали соседские дети, то её мелодия звучала на параде. Из-за того, что она звучала так часто в его жизни, он невольно запомнил ее, хотя никогда в жизни и не пел по идеологическим причинам. Глаза его были наполнены слезами, а на щеках запеклась кровь. Он растерянно оглядывался по сторонам, а потом решил присоединиться к Торресу. Вместе они пели: Борьба идёт!
Воспрянет наш народ!
Для жизни мы
Построили оплот!
Наш строй встает
За счастье воевать!
Бениньно подвинулся к Торресу ближе. Глядя на Элизио, он вместе с ним продолжал петь:
Наш крик войны
Как сотни храбрых криков
Позовёт
Сонм нот
Свободу защищать!
До той поры
Отчизне воевать!
Народ наш воспрянет!
Оковы сломает!
Отряды гиганты!
Вперёд, команданте!
Народ наш единый!
В борьбе непобедимый!
Народ наш единый!
В борьбе непобедимый!
Бениньо посмотрел на Элизио. Торрес протянул ему окровавленную руку.
– Камрад! – сказал Бениньо и взял Элизио за руку. В глазах стояли слёзы горечи, сожаления и разочарования.
========== XIII Человек без убеждений ==========
Комментарий к XIII Человек без убеждений
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут.
Варшавянка
Педро, одетый в чёрный свитер и чёрные брюки, сидел на трибуне, закрыв глаза руками. Он еле сдерживал слёзы.
– Как же я мог такое сказать? Как? Как я мог отвернуться от тех, с кем был на протяжении всей жизни? Элизио теперь никогда не простит меня. Я жалкий трус! Я уронил лицо перед нашими врагами. Человек без убеждений, одноклеточная амёба! Не принципов, не идей, не бесстрашия, не души!
Педро вспомнил, как в детстве мыл кухонный нож и чуть не порезался о него. Сердце его тогда дрогнуло, и он подумал, каково это, когда тебя так убивают. Мучения страшнее смерти, как приклад страшнее жерла.
Педро чувствовал себя ничтожеством. Ему хотелось броситься под пули.
– Разве могу я после этого называться марксистом? – думал он. – Разве достоин я быть коммунистом?! Какое малодушие! Какая слабость! Я трус и изменник! Они потащили Элизио в карцер! Они убьют его! Если бы только я мог поменяться с ним местами!
Сантьяго Теодорес сидел в другом секторе. Он думал о предательстве Марко и страхе Педро. Терять было уже нечего. Сантьяго боялся только за товарищей, а страх за себя признавать отказывался. Он кинул взгляд на загороженный сетчатым забором бассейн. Около воды сидели женщины, завернутые в одеяла. Сантьяго Теодорес глубоко вздохнул. Послышался резкий крик. Сантьяго оглянулся. Принц избивал четырнадцатилетнего подростка кнутом.