то книги. На вопрос, что это за книги, Элизио ответил, что это
художественная литература, дабы не беспокоить её. Отчасти это было
правдой. Помимо сочинений Маркса и Энгельса, там лежал сборник
стихотворений Неруды, а также сонеты Петрарки и «Отверженные» Гюго в переводе на испанский язык. Элизио менялся книгами с
товарищами. Так том стихов Неруды и «Отверженные» сменились
«Старухой Изергиль», «Матерью» и «На дне» Горького, в ящике
появлялись и исчезали стихи Лорки и Эрнандеса, книги Шолохова и
Сервантеса.
Через некоторое время Элизио вернулся домой, держа в руках
какую-то маленькую картину в рамочке.
— Доброе утро, мама! — сказал он, закрывая со скрипом
деревянную дверь.
— Элизио! — ответила она. — Где ты был так рано?
— Мне нужно было встретиться с одним человеком. Он обещал, что
принесет картину, — ответил сын и показал эту картину матери. На
заднем плане были изображены испуганные и удивлённые люди
посреди леса и болота, а на переднем плане — человек, ведущий их за
собой. От сердца, которое он держал в руке, исходили ослепительные
лучи света, по его коже текла кровь, но он смотрел вперёд и будто бы
звал людей за собой.
— А кто это? — спросила мать у сына.
— Это Данко, мама, — ответил Торрес, доставая тетрадь из ящика.
— Персонаж повести Горького. Был народ, и был он завоёван врагами, и,
чтобы не попасть в рабство, многие из людей скрылись в пещере в
густом и сыром лесу. Скоро жизнь их стала подобно аду, такой
невыносимой, что они уже были готовы предпочесть рабство такой
жизни, но вызвался вести их за собой человек по имени Данко. Шли они
через болота, гибли, но лес всё не кончался, и вот они сказали, — Торрес
достал книгу и нашёл нужную страницу. — «Ты умрёшь! Ты умрёшь! —
ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии
разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понёс труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг
него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать
пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от
жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может
быть, без него они погибнут».
Мерседес внимательно слушала, затаив дыхание, а Элизио
продолжал читать: «И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти
их, вывести на лёгкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того
могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего
так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что
он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им
было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого ещё ярче
загорелось в нём сердце, ибо эта их дума родила в нём тоску.
А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь…
— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.
И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из неё своё сердце и
высоко поднял его над головой.
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес
замолчал, освещённый этим факелом великой любви к людям, а тьма
разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой
зев болота. Люди же, изумлённые, стали как камни.
— Идём! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко
держа
горящее сердце и освещая им путь людям.
Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел,
удивленно качая вершинами, но его шум был заглушён топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слёз. А
Данко всё был впереди, и сердце его всё пылало, пылало!
И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался
сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море
солнечного света и чистого воздуха, промытого дождём. Гроза была —
там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела
трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от
лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей
струей из разорванной груди Данко.
Кинул взор вперёд себя на ширь степи гордый смельчак Данко, —
кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А
потом упал и – умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и
не видали, что ещё пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце.
Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил
на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»
— Какие неблагодарные, однако! — сказала мать сыну. — Жаль
Данко, очень жаль!
— Посмотри же, какое рвение двигало им! Для людей он был готов
на всё! Ему было их жаль. Бескорыстный порыв оказался в нём сильнее
ненависти! Вот и революционеры наши все, со всего мира подобны ему!
Русский революционер Сергей Лазо за свои идеалы был сожжён
врагами в паровозной топке! Эрнесто Че Гевара наш расстрелян был в
Боливии! Сколько испанцев полегло на войне с диктатурой Франко,
сколько итальянцев погибло в борьбе с фашистами, сколько советских
людей пало смертью храбрых под пулями в Сталинграде?
— Память о них будет вечной! — ответила Мерседес, сжав руку
сына. — Но я надеюсь, что вы всё-таки мирным путём…
— Пока левые партии существуют, можешь не переживать.
— Элизио, а почитай мне ещё что-нибудь. Очень хорошо ты
читаешь!
— Хорошо, мама…
И Элизио достал несколько книг, предложил матери одну на выбор
и принялся читать. За окном светило солнце. По небу плыли тонкие
перистые облака. Дул лёгкий ветерок, заставляя шелестеть листья
пальм. Время шло, и вот старые расколотые часы уже пробили два.
Послышался стук в дверь. Мерседес вздрогнула.
— Не бойся, мама, это гости пришли, — сказал сын и направился к
двери. Он отворил её, и в комнату вошло двенадцать человек.
— Доброго дня! — с улыбкой произнёс гость, стоящий впереди всех,
словно Данко. — Проходите же скорей! Не стойте как истуканы, друзья!
Это был второй после Элизио главный вдохновитель на борьбу. Его
звали Педро Колон. Это был светлолицый молодой человек среднего
роста с прямыми каштановыми волосами и косой чёлкой. Глаза его
отливали золотом. За ним вошёл Андрес Колон, приходившийся ему братом. Внешне
они были действительно схожи, но у Андреса были чёрные волосы, он
был ниже ростом и более сдержан. За братьями Колон вошли Хуан и Сантьяго Теодорес. Оба они были
небольшого роста. Хуан был смуглолиц и черноус, как Хоакин Мурьета,
Сантьяго так же смуглолиц, но гладко выбрит. Хуан был более
вспыльчив, а Сантьяго по натуре был дипломатом, но их объединяло
одно — идеи. Следующим вошёл в дом Фелипе Пескадор — молодой человек с
чёрными волосами, зачёсанными под политику, хладнокровный, но преданный делу революционер. Хуан часто вступал с ним в
научные споры, но Фелипе выходил из них победителем. После него в
комнату зашли Матео Либертад, его брат второй Сантьяго и кузен их
Марко Сантьяго. Они во всём старались прислушиваться к Элизио.
Матео был крайне понимающим человеком, ему всегда можно было
рассказать о своих переживаниях. Внешне он был красив. Его белый лоб скрывала чёрная челка. Матео был высоким, а его брат Сантьяго был
чуть ниже и более худым.
Последними в дом зашли поочерёдно Бартоломе Галилей, Томас