Накормив меня до отвала вкуснейшей едой, матушка Ксоли отвела меня наверх и показала мою комнату.
– Я буду жить здесь? – спросил я.
– Тата тебе все объяснит, – ответила она.
Тогда она не сказала мне, что парой дней раньше Старик пришел к ней с матушкой Глорией и спросил, готовы ли они перебраться к нему, чтобы заботиться о его внуке. Она знала, что это не временное решение, но полагала, что он сам должен мне это объяснить. Я понял, что останусь там на несколько дней, и это меня вполне устраивало: никогда прежде у меня не было такой шикарной комнаты. Что уж там – у меня вообще никогда не было своей комнаты, не говоря уж об огромной кровати с мягкими подушками и одеялами! Еще там был телевизор, который стоял на комоде, и огромный, как пещера, стенной шкаф. Из окна открывался вид на цветники и деревья, посаженные вдоль высокой стены вокруг дома. Я плюхнулся перед телевизором: должно быть, я умер и попал в рай! Не знал, надолго ли это, но собирался оторваться на полную катушку.
Когда чуть позже в дверях моей комнаты появился дедушка, я все еще лежал и смотрел телевизор.
– Ндаба! Добро пожаловать!
Я вскочил и вытянулся перед ним, чувствуя себя очень маленьким. Я и забыл, какой он высокий: все эти годы, с того дня, как мы познакомились в тюрьме, видел его только по телевизору. Сейчас же он возвышался надо мной, как высокое дерево из поговорки матушки Ксоли, но вид у него был вовсе не устрашающий и не властный. С его приходом комнату будто бы окутало умиротворение и уверенность в том, что все будет хорошо. То впечатление, которое производил на меня дед, во многом было схожим с тем, как его видел остальной мир – от него исходило отеческое спокойствие, великодушие и тепло. Глубокие морщины в уголках глаз свидетельствовали о том, как он любил смеяться. Держался он всегда прямо и с достоинством, одинаково вежливо и с маленькими детьми, и с главами государств.
– Как у тебя дела?
– Хорошо, спасибо.
Он обратился ко мне по-английски, и я тоже ответил ему по-английски.
– Хорошо, хорошо, – произнес он. – Устроился? У тебя есть все, что нужно?
На этот вопрос я ответить не мог, потому что до сих пор не знал, сколько пробуду у него, но, не желая его беспокоить, сказал:
– Да, дедушка.
– Вот и славно. Вот и хорошо. Мне сказали, ты очень хорошо говоришь по-английски.
Я кивнул: мне не хотелось дать неправильный ответ.
– А африкаанс?
– Нет! – замотал я головой. Большинство моих знакомых считали африкаанс ужасно некрасивым и называли его языком голландских империалистов. Зачем кому-то говорить на африкаансе, а не на коса?
– Выучишь, – ответил дед. – Это очень важно.
Его слова удивили меня.
– Но почему? – начал было я, но умолк, не желая показаться невежливым.
– Я учил африкаанс в школе, – сказал Мадиба. – И когда был на острове, то мог писать и читать на нем лучше, чем мои белые тюремщики. Они стали обращаться ко мне за помощью – перевести письма, разобрать документы. Начальнику тюрьмы приходилось менять охранников каждые полгода, чтобы они не подружились со мной. Он все спрашивал: «Кто охраняет Манделу? Этот? Нет, этот слишком близок к нему. Назначьте того, кто считает его своим врагом».
Дед умолк и вгляделся в мое лицо, чтобы понять, улавливаю ли я ход его мыслей. Но я все еще не понимал.
– Они должны были быть моими врагами, – объяснил он. – Но если ты знаешь язык врага, он в твоей власти. Чтобы победить врага, нужно сотрудничать с ним. Тогда он станет твоим партнером, может быть, даже другом. Этим ты и займешься в школе: будешь учить африкаанс. Договорились, Ндаба?
– Да, дедушка.
Он спросил меня о друзьях. Держался он тепло и вежливо, как всегда, но для меня пока он был абсолютно чужим, и вся эта ситуация казалась мне странной и волнительной, поэтому на его вопросы я отвечал нехотя.
– Ну хорошо, – наконец произнес он. – Со временем мы во всем разберемся. В десять часов – спать.
– Да, дедушка.
Он повернулся к двери, но прежде чем уйти критически, оглядел комнату и кивнул на мой рюкзак на полу у кровати:
– Надеюсь, ты будешь поддерживать в комнате порядок, Ндаба.
– Да, дедушка.
– В богатстве ты живешь или в скромности, порядок – это дань уважения к себе самому.
– Да, дедушка.
– Вот и славно. Спокойной ночи, Ндаба.
– Спокойной ночи, дедушка.
– Тебе точно больше ничего не нужно?
– Ну…
Он улыбнулся и сказал:
– Если будет что-то нужно, скажи.
Я улыбнулся в ответ и сказал:
– «Нинтендо».
3
UMNTANA NGOWOLUNTU
«Ни один ребенок не принадлежит одному дому»
Чтобы лучше понять «Историю Ндабы и его дедушки», необходимо понять сам принцип устройства африканских семей (а также плюсы и минусы этого устройства) как обширной, многокомпонентной группы. Моногамия в культуре коса – относительно новое явление, как и «традиционная» семья, состоящая из мужа, жены, двух детей и собаки. Все это пришло к нам с миссионерами и колониализмом. ПОЛИГАМИЯ И ДОГОВОРНЫЕ БРАКИ БЫЛИ НАМ ГОРАЗДО ПРИВЫЧНЕЕ И ПОНЯТНЕЕ – ТАК УЖ У НАС ПОВЕЛОСЬ ИСПОКОН ВЕКОВ. У моего прадедушки Нкоси Мпхаканисвы Гадла Манделы, главного советника короля племени Тембу, было четыре жены и тринадцать детей, но мой дед принял осознанное решение не брать несколько жен, и все его браки были по любви.