Я родился в Соуэто в декабре 1982 года. Брак моих родителей трудно назвать безмятежным: они были хорошими людьми, сильными личностями, но им стоило огромных усилий поддерживать семью на плаву, когда все вокруг было против них. Когда мне было два года, родители уехали из Соуэто – из-за постоянных притеснений со стороны полиции и бесконечных акций протеста в черных кварталах жизнь там стала совершенно невыносимой. Мы перебрались к бабушке Эвелин – матери отца – в Кофимвабу, крошечный городок в Восточном Кейпе, где она держала продуктовый магазин. Это была сельская местность, вокруг раскинулись огромные фермерские угодья. Коровы и куры то и дело перебегали дорогу, когда мы шли в школу.
Бабушка Эвелин была Свидетелем Иеговы, поэтому каждое утро и каждый вечер в доме обязательно читали Библию: десять минут перед завтраком и сорок пять перед ужином. По субботам и воскресеньям бабушка Эвелин посещала службы в храме. После одной особенно долгой службы – целых три часа! – я заявил:
– Никогда больше сюда не приду!
Бабушка Эвелин посмеялась и сказала:
– Ничего страшного.
Она знала, что мне хватает этого и дома.
Жизнь у бабушки текла размеренно и спокойно. Она была хозяйкой, но и мои родители помогали ей в повседневной жизни. Отец работал в бабушкином магазине и всегда разрешал мне приходить и угощаться чипсами, конфетами, шоколадками – в общем, чем угодно. Иногда он посылал меня за сигаретами, и я чувствовал себя совсем взрослым. На мой седьмой день рожденья отец купил барана, мы забили его и зажарили на барбекю. В жизни не ел ничего вкуснее. Родители, наконец, жили в мире; они были вместе, молодые и здоровые, и в целом у нас была счастливая семья. По праздникам к нам приезжала сестра отца Маказиве (для меня – тетя Маки) вместе с моими двоюродными братьями, Думани и Квеку. Хотя Квеку был на три года младше меня, нам было ужасно весело вместе.
Все говорили на языке коса. Для меня этот язык стал первым, и я до сих пор люблю его. В фильме «Черная пантера» народ вымышленной страны Ваканда тоже говорил на языке коса – истинном языке моего деда и моем. Выход фильма в мировой прокат в некоторой степени способствовал интересу к этому языку. Я был так рад этому – теперь люди узнают, как прекрасна Африка, и мой язык услышат во всем мире. Язык этот очень красочный, в его фонетике множество щелкающих и рыкающих звуков, а его музыкальная интонация не похожа ни на какой другой язык мира. Чтобы на нем говорить, недостаточно просто шевелить языком – на коса говорят всем телом.
В 1960-е народная песня коса «Qongqothwane», которую поют на свадьбах, чтобы пожелать молодым счастливой совместной жизни, прославилась на весь мир благодаря Мириам Макеба. Европейцы назвали ее «The Click Song» – «Щелкающая песня», потому что в европейских языках нет тех звонких смычных согласных, которые существуют в языке коса. Это тонический язык, поэтому один и тот же слог, произнесенный тихо или громко, может полностью изменить смысл слова. При написании разница не ощущается – чтобы понять этот язык по-настоящему, нужно услышать его в живой речи.
Я начал учить английский в семь лет, когда переехал вместе с отцом в Дурбан. Не знаю, почему мама не поехала с нами. Помню только, что ее там не было, а когда я начинал приставать с вопросами, то получал затрещину. Мы с отцом поселились в семье Уолтера Сисулу, активиста Африканского национального конгресса (АНК), заключенного вместе с моим дедом. Его жена Альбертина Сисулу, медсестра и борец за свободу АНК, была кузиной бабушки Эвелин и ее лучшей подругой. Ее называли «Матерью нации», но для меня она всегда была «матушкой Альбертиной». Матушка Альбертина взяла меня под свое крыло. Она была одновременно ласковой, как настоящая бабушка, и энергичной – она заправляла домом, где жили семеро детей и несколько взрослых. Нам приходилось делиться всем, и в доме постоянно была толпа народу, но все были очень хорошими, и всегда была еда. Эту последнюю деталь я научился ценить лишь спустя время. Все взрослые были членами АНК, поэтому дети постоянно жили в особенной атмосфере – слышали эту риторику, их страсть, видели их целеустремленность и неизбежно перенимали все это. Ежедневно мы чувствовали на себе удушающую хватку апартеида и думали о таких вещах, как свобода и ответственность, на таком уровне, о котором дети в столь раннем возрасте еще и не задумываются.
В Дурбане жили множество южноафриканцев с индийскими корнями. Индийцев здесь было больше, чем в любом другом городе за пределами Индии, а все потому, что по закону о групповых областях «азиаты» и «небелые» во время апартеида должны были жить в определенных районах. Так и получилось, что в Дурбане я ходил в мусульманскую школу, где учились в основном индийцы. В своем классе я был единственным черным ребенком, и мне приходилось нелегко. Все, что мне оставалось, – это быть сильнее, чем те, кто меня унижал. Жаловаться и ябедничать было бессмысленно – у взрослых были свои проблемы.