Кстати, когда ему после добровольной сдачи в плен в Зимнем дворце царь Александр показал карту империи, он сказал: «Если бы я знал, что у государя такая большая страна, я бы не стал воевать, испугался». Это была лесть. Горцы не ведают страха. В этом их сила. Но в том же и слабость. Им трудно приспособиться к «условностям» современной цивилизации. Они реагируют на социальную несправедливость прямо, бурно, даже агрессивно, как у нас в России давно уже не реагируют — мало мужиков, «настоящих буйных мало». А последняя особенность Дагестана заключается в том, что вся эта сеть, паутина, сплетенная за века разными народами, она сразу реагирует, если кому-то из народов становится плохо. Весь Дагестан начинает ходить ходуном. И именно в таком состоянии он пребывает сейчас. Потому что сейчас вот, в наши дни, решается вопрос — останется ли Дагестан российской республикой или превратится в отдельное государство. И мне жаль той горькой, но в итоге нежной русско-дагестанской любви, которая вызрела в результате беспощадной войны, была щедро полита не худшей, с обеих сторон, кровью, окрепла в годы войны с фашизмом, пережила все фазы коммунистического строительства во имя (как верилось) справедливого будущего. Это все дагестанцы как раз смогли переварить. А вот современный глобальный мир, который предстает их глазам в образах максимально отчужденной от них центральной власти, беспредела силовых структур, колоссального социального неравенства и «развратного» телевидения, они переварить не могут. Многие не могут. Но самое главное, что не может переварить молодежь. И в пику грязи, копившейся десятилетия, в пику взяточничеству, казнокрадству, произволу местных властей и федералов — выбирает ислам. Причем не суфизм — тем более в его уже не существующей форме мистического свободомыслия — а как раз очень жесткий, охранительный, ислам по шариату, во всем противостоящий западному миру и просто современному, свободному миропониманию. Теперь, когда республики Северного Кавказа стали пограничными, у Дагестана появился выбор — быть или не быть с Россией. Если природа и методы работы центральной власти не изменятся — Дагестан все дальше будет уходить в ислам, в сторону арабского мира. Благо у этого мира сегодня вновь появились своего рода «имперские аппетиты». А в Дагестане этот процесс еще драматичнее. Потому что тут уход в ислам — это бунт народа против неправедных. Архаический, может быть, бунт — но от этого он не перестает быть бунтом.
Недавно я прочитал в блоге какого-то паренька, проехавшего по Дагестану, что на него особое впечатление произвел Дербент — «самый древний город России». Звучит до крайности нелепо[7]. Но тем не менее. И жаль терять его, как всякую жемчужину… Я и про весь Дагестан со временем то же скажу. Но это потом. Сейчас я, если помнит читатель, только еще выбираю маршрут…
III. По следу графа Л. Толстого
На чем мы остановились? Я решил, что, прибыв в Махачкалу, найду Али и попрошу его помочь мне съездить в Хунзах, Гоцатль и Гуниб…
Вы спросите — почему Хунзах?
Найдите у Толстого повесть «Хаджи-Мурат» и перечтите ее. Хаджи-Мурат был родом из-под Хунзаха, из крошечного, «с ослиную голову» аула. Однако ж был хорошей крови и считался названным братом одного из трех молодых хунзахских ханов. После того как сторонниками Гамзат-Бека[8], который поднимал горцев на джихад — войну против русских захватчиков за чистоту веры, — был истреблен весь род хунзахских ханов (причем самого маленького — Буланч-хана — Шамиль сам сбросил с кручи), Хаджи-Мурат по долгу крови должен был отомстить убийцам своего названного брата, Умма-хана. Вместе с братом Османом они зарезали Гамзат-бека прямо в хунзахской мечети. После этого Хаджи-Мурат стал правителем Аваристана, потом служил русским. Сложное сплетение зависти соплеменников, также находившихся на русской службе, их наветов и недоверия русского командования привели его к Шамилю. При нем Хаджи-Мурат был одним из лучших военачальников и даже наибом (правителем одной из областей) во время так называемой Кавказской войны[9]. Толстой — великий мастер слова. И как бы мало я ни знал про Дагестан, я знал это благодаря Толстому. И если, как я думал, я что-то понимал про дагестанцев, про их страстный, но полный достоинства и не знающий страха дух воинов — то это опять же благодаря Толстому. Волею судьбы Хаджи-Мурат оказался среди обреченных. Горский этикет — долг кровной мести — понудил его вновь перейти под русские знамена. Драма, которую повлек за собой этот переход, красноречивее любого другого рассказа повествует о глубочайшем различии в восприятии мира, существующем между «горами» и «равниной» (империей).
7
В Дербенте была кафедра католикоса Кавказской Албании; владели им персы, арабы, ширваншахи, потом снова персы; Петр I зарился на Дербент и даже был здесь в 1722 году, но, как выяснилось, это была лишь рекогносцировочная прогулка царя. Российским владением Дербент стал тогда же, когда и Баку, в 1806 году в результате русско-персидской войны, завершившейся Гюлистанским миром (1813).
8
Гамзат-Бек (…— 1833) — второй имам Дагестана и Чечни, считавший, что главный вред чистоте веры и независимости Дагестана наносит местная аристократия, которая охотно идет на контакт с русскими, принимает подарки, военные чины и жалованья…
9
«Кавказская война» (1817–1864) — война Российской империи с горцами Северного Кавказа и в особенности Дагестана и Чечни, объединенных под руководством имама Шамиля (1833–1859), которая закончилась поражением горцев и добровольной сдачей Шамиля в плен.