Несмотря на наступление «темных веков» и упадок зарождавшейся самой древней транснациональной системы, вскоре становятся заметны признаки ее возрождения, подобно тому, как на Среднем Востоке восстанавливались дальние связи, прерванные нашествием варваров железного века, разрушившим зарождавшееся космополитическое сообщество бронзового века. Более того, Средний Восток, как и раньше, стал центром возрождения: этому способствовало приручение верблюдов — и у воинов, и у купцов благодаря ему появилось более совершенное средство передвижения. Согласно Буллиету[11], приручение верблюдов началось на юге Аравии, возможно, еще в 3000 г. до н. э., но приобрело большое значение для цивилизованного мира только в IV-V вв. н. э. В этот период на Среднем Востоке верблюды вытеснили колесные средства передвижения и скоро стали основным средством перевоза товаров также в Средней Азии, Северной Африке и прилегающих регионах.
На верблюдах можно было пересекать непроходимые иным способом пустыни, и значение этого для культуры и географических открытий можно сравнить со значением освоения океанских путей европейскими мореплавателями после 1500 г. Ранее недоступные места стали посещать торговцы с караванами верблюдов, и соответственно расширились рамки торговли с цивилизованными странами. Сильнее всего рост караванной торговли повлиял на развитие стран Аравийского полуострова, Средней Азии с ее пустынями, на степных пространствах к северу от Средней Азии и в Африке в регионе Сахары. Благодаря караванам эти страны смогли установить намного более тесные отношения со сложившимися центрами цивилизации, прежде всего со Средним Востоком и с Китаем. Как следствие этих контактов, в период между 500 г. до н. э. и I тыс. н. э. начала складываться более выраженная, чем прежде, транснациональная мировая система, постепенно подрывавшая культурную автономию отдельных стран. Сильнее всего этот процесс проявился в распространении ислама на окраинные области Старого Света.
Действительно, распространение мусульманской религии и возрождение не признающей культурных границ транснациональной системы шло параллельно, и возможно, их следует рассматривать как две составляющие одного процесса. Несомненно, в первые столетия после возникновения мусульманской религии ее приверженцы, уверовавшие в откровения Мухаммеда, были лишь одной из многих религиозных общин, существовавших совместно на Среднем Востоке и соседних землях. Религиозный и культурный плюрализм, в сущности, диктовался предписаниями Корана, провозглашающими терпимость к верованиям христиан и иудеев. Таким образом, цивилизация в центрах распространения ислама представляла собой мозаику различных религиозных общин, обладающих удивительной свободой. Завоевания исламских правителей, сопровождавшиеся обращением покоренных народов в мусульманство после 1000 г. н. э. и принесшие ислам в Индию, Юго-Восточную Азию, в большинство евразийских степных регионов, на юго-восток Европы и в значительную часть Африки к югу от Сахары, привели к тому, что эта мозаика различных верований стала еще разнообразнее. Только на окраинах цивилизованного мира, в Китае, Японии, а также на севере и западе Европы сохранилась социальная и культурная однородность.
Стойкий культурный плюрализм в зоне влияния ислама поддерживался и за счет ограничений, которые налагал исламский закон на светскую власть. Этим определялась большая автономность торговых и рыночных связей, чем в доисламскую эпоху. Купеческое сословие в системе взаимоотношений мусульманского мира редко получало самоуправление, но при этом пользовалось уважением и в большинстве случаев могло рассчитывать на поддержку властей. В конце концов, и сам Мухаммед, до того как стать пророком, был купцом, и поэтому трудно себе представить более благосклонное отношение к купечеству, чем в странах ислама.