Логическим окончанием такого возрастания политического масштаба могло бы стать установление единой мировой верховной власти. Любая мировая война, произойди она в ближайшем будущем, пока на ринге находятся два сверхтяжеловеса, могла бы привести к такому результату[1151]. Определенно можно сказать, что техническая возможность достижения мирового господства уже находится в руках человечества. Монополизация сверхмощного оружия путем организации заслуживающей доверия центральной власти была бы достаточной для того, чтобы заменить организованные военные силы отдельных государств верховной властью. Такое развитие представляется возможным даже в ближайшем будущем.
С другой стороны, переход политической доминанты от таких значимых держав, как Франция, Британия или Германия, к сверхдержавам, раскинувшимся на полконтинента, может подготовить основу для будущего равновесия сил, подобного существовавшему при Старом режиме в Европе. Новая семья мировых держав может включить в свой состав Китай и Индию и, возможно, Бразилию и некоторые другие, еще политически не оформившиеся государства, занимающие большие территории континентального масштаба (т.е. Объединенная Европа, или, что менее реально, Объединенный Средний Восток, или Объединенная Африка), которые будут играть ведущие роли наряду с двумя сверхдержавами, уже присутствующими на сцене.
Б. ОХВАТ ПОЛИТИКИ
Изменение политических масштабов, ставшее результатом двух мировых войн, коммунистической и других тоталитарных революций XX в., кажется необратимым как для будущего социального ландшафта, так и для расширившегося охвата политики. Все, что изобрел генеральный штаб Германии еще в 1917-1918 гг. в качестве чрезвычайных мер для решения все множившихся проблем, возникших из-за необходимости бросить все ресурсы на решение военных задач, для российских коммунистов стало нормой как во время войны, так и в мирное время. Революционные заговорщики, которые пришли к власти в России в 1917 г., не просто поставили себе на службу традиционные государственные аппараты — армию, полицию, бюрократию, но и взяли под свой контроль банки, заводы, фермы, средства связи и газеты, профсоюзы, политические партии и ассоциации. Революционное государство даже прибегало к подневольному труду, когда при распределении человеческих ресурсов в соответствии с желанием государства призывов и увещеваний оказывалось недостаточно.
Таким образом, экономика здесь растворилась в политике, которая воистину стала совпадать с самой жизнью человеческой, поскольку, по крайней мере в принципе, искусство, литература, отдых и семейная жизнь были поставлены на службу коммунистической цели, определяемой и манипулируемой свыше постоянно изменяющимся в зависимости от времен и обстоятельств «курсом партии».
Страны, которые избежали опасностей коммунистических революций, не подверглись такому быстрому и радикальному расширению охвата политики, хотя в большинстве европейских государств (и в Японии) социалистические, националистические и фашистские движения быстро набирали силу в межвоенные годы. Гитлеровская Германия в общих чертах лишь немного отставала от сталинского Советского Союза в подчинении человеческой деятельности политическим целям. Во время Второй мировой войны большинство консервативных демократий, где либеральные принципы традиционно ограничивали власть государства в мирное время, нашли разумным подчинить экономику и многие другие аспекты социальной деятельности военным целям, т.е. политическим задачам, которые, по существу, не отличались от задач тоталитарных режимов, только немецкие нацисты и советские коммунисты действовали более жестокими средствами.
Точно так же, как в XIX в. в некоторых странах различие между экономикой и политикой почти исчезло или затушевалось, так и более древнее различие между миром и войной стало не таким ярко выраженным. Обычные (т.е. мирные и военные) методы и организационные модели, развитые советскими коммунистами и немецкими нацистами, сильно напоминали англо-американское экономическое, политическое и военное сотрудничество во время Второй мировой войны. Тщательно разработанное стратегическое и экономическое планирование было присуще всем трем системам власти. Для обобщенного управления человеческим ресурсом отдельные люди и группы (взвод, дивизия) были заменяемыми частями, в то время как управление промышленным ресурсом оборачивалось танками, аэропланами, взрывателями и снарядами, грузовиками и неприкосновенными запасами в строгом соответствии с приоритетами и графиками утвержденных стратегических планов. Наконец, захватывающая атмосфера срочности, чрезвычайности и кризиса поддерживала чувство подъема среди причастных к освоению новой ипостаси власти[1152].
1151
Всеобщее уничтожение человечества и всех высших форм жизни радиоактивным загрязнением атмосферы кажется совершенно реальным. С другой стороны, большинство современных видов ужасающего по своей мощности вооружения легко уязвимо. Все возрастающая сложность вооружения все более усложняет его применение и контроль над ним. Для армий и целых наций возникает возможность внезапного паралича из-за отсутствия снабжения или неправильной команды. Другими словами, транспорт и связь - ахиллесова пята государств, имеющих современное вооружение; и тотальная победа или тотальное поражение могут наступить, как это было во Второй мировой войне, когда население и производственные мощности побежденных окажутся разрушенными еще до собственно военного поражения. Современные вооруженные силы также очень дороги в производстве и хрупки по той же причине, по которой высшие организмы и сложное оборудование должны платить за свою эффективность уязвимостью перед всеми видами неполадок, которые не могут причинить вреда более низко организованным и простым структурам, чьи функции не зависят от слаженного взаимодействия множества частей.
1152
Более основательные замечания по этой теме см. в W.H. McNeill, America, Britain, and Russia: Their Cooperation and Conflict, 1941-46 (London: Oxford University Press, 1954), pp.747-68. Некоторые, скорее всего даже большинство, из этих наблюдений приложимы и к Японии, и к Соединенным Штатам, СССР и, возможно, в меньшей степени, к Германии и Великобритании. Однако планирование войны японцами основывалось на тщательной предварительной подготовке - прусская формула победы в 1866 г. и 1870 г. - и на бульдожьей цепкости в стремлении сохранить все достигнутое. Нехватка морских торговых судов и многого другого начиная с 1941 г. затрудняли нормальное функционирование японской индустрии и вооруженных сил, так что японские планировщики и администраторы едва ли имели шанс показать, на что они способны. Немецкое военное планирование также напоминало японский консерватизм: германский генеральный штаб рассчитывал на короткую войну, как в 1866 г. и 1870-1871 гг., и поэтому опирался лишь на те запасы, которые имелись к началу каждой военной кампании. Все это - интересный пример того, как наследники великого прошлого колебались при необходимости изменить устоявшиеся методы, чтобы приспособить их к изменившимся условиям.