Еще двух других постояльцев, которых я знал, Джерри Кантера и Дьюи, в комнате не было. Второй стол занимали четыре женщины, их лица были мне совершенно незнакомы. Искушение попытаться отгадать, кто из них кто, исходя из имеющихся в досье фактов, было почти непреодолимым, но я все же сумел сдержаться и постарался не глазеть на них. Они же, как, впрочем, и все остальные, не проявили особого интереса к тому, что в столовой объявился некий субъект в пижамной куртке.
Распорядок питания в “Мидуэе” был довольно простым. Завтрак подавали с семи до восьми тридцати, обед – с двенадцати до часу тридцати, а ужин – с половины шестого вечера до семи. Миссис Гарсон готовила для всех одно и то же, выбора блюд не было, а обязанности официанта и помощника повара выполнял кто-нибудь из постояльцев “Мидуэя”, по очереди. Сегодня официантом был худощавый мужчина лет пятидесяти с печальным лицом и большими ушами, словно сошедший с одной из картин Нормана Рокуэлла. На полотнах Нормана Рокуэлла толстяки выглядят так, словно они всегда были толстяками, и весьма рады этому, а вот у худых кожа висит так, будто они совсем недавно изрядно потеряли в весе и совершенно тому не рады. Этот официант, облаченный в деловой серый костюм со строгим галстуком – его наряд дополнял белый фартук, – с морщинистым печальным лицом, казался мне весьма комичным, пока он не подошел поближе и я не увидел его глаза. Запавшие, с глубокими тенями, они были не просто печальны – в них сквозило отчаяние. Я встретился с ним взглядом и сразу понял, что он, как и я, навсегда прикован к одному-единственному мгновению в прошлом, которого уже нельзя изменить.
Он принес мне тарелку куриного супа с лапшой, поставил ее на стол и сказал:
– Вы новичок, да? Тобин. – Его голос был низким и звучным, как у диктора на радио.
– Все правильно, – подтвердил я, – Митч Тобин.
– Уолтер Стоддард, – в свою очередь представился он и, кивнув на мою руку, спрятанную под пижамной курткой с пустым правым рукавом, добавил:
– Сочувствую.
– Думаю, я выживу. Если научусь есть одной рукой.
– Сегодня у нас на второе меч-рыба, одно из коронных блюд миссис Гарсон. Ее не надо резать.
– Чудесно, – бодро отозвался я. Он выдавил из себя печальную улыбку и отошел. Я наблюдал за тем, как он идет по комнате, и размышлял о том, каким аршином – если смешать две метафоры – можно было бы измерить для сравнения скелеты в его и моем шкафах. Уолтер Стоддард убил свою семилетнюю умственно отсталую дочь, а потом пытался лишить жизни и себя. После этого он совершенно сломался. Недавно Стоддард уже в третий раз вышел из психиатрической больницы. Его жена, как и моя Кейт, не отвернулась от него. Она ждала, когда закончится его добровольное заточение в “Мидуэе” и он приедет домой. Трудно было сказать с полной уверенностью, почему ему так не хотелось возвращаться к жене, но можно было догадаться. Вероятно, всепрощающие жены бывают разными, и мне гораздо больше повезло с Кейт, чем Уолтеру Стоддарду – с женщиной, которая ждала его.
Я почти покончил с супом – он был довольно вкусным, но я никак не мог отделаться от странного ощущения из-за того, что ел левой рукой, – когда стул справа от меня занял какой-то молодой мужчина:
– Здравствуйте, мистер Тобин. Я Боб Гейл.
– Здравствуйте, как поживаете?
Это был тот самый постоялец, который обнаружил подпиленную ступеньку стремянки. Взглянув на него, я увидел перед собой человека лет тридцати с открытым лицом. Ничто во внешности или поведении Гейла не говорило о том, что пережитое им во Вьетнаме привело его в психиатрическое отделение госпиталя для ветеранов войны, где он провел три года. Он казался приветливым и неунывающим парнем и выглядел моложе своих лет.
– Вопрос в том, как вы поживаете, – негромко произнес он, наклонившись ко мне.
– Нам не следует напускать на себя таинственность, ведь предполагается, что мы с вами только что познакомились, – сказал я.
– О! – Он выпрямился со смущенным и виноватым видом, что было не многим лучше.
– А вот и ваш суп. Я надеялся поговорить с вами и доктором Камероном после обеда.
– Отлично. – Он отодвинулся, чтобы Уолтер Стоддард мог поставить суп. – Куриный с лапшой? Замечательно.
– И меч-рыба, – сообщил ему Стоддард и посмотрел на меня:
– Вы готовы есть второе?
– Я подожду мистера Гейла.
– Боба, – поправил меня Гейл. – Зовите меня Бобом. Когда Стоддард отошел, я сказал Гейлу:
– Боюсь, что вы относитесь ко всему этому, как к какой-то игре в шпионов.
Он отшатнулся так, словно я ударил его по лицу. Примерно на такую реакцию я и рассчитывал.
– Я не хотел, мистер Тобин, – пробормотал он, – извините, я не...
– Конечно, вы не хотели. – Теперь, когда он получил небольшой урок, можно было снять его с крючка. – Просто вам придется быть более осмотрительным. Возможно, вас здесь знают как человека импульсивного. Если это не так, то вы совершили первую ошибку, сев за этот стол. Заговорив со мной в таком людном месте о том, чем я тут занимаюсь, вы совершили вторую ошибку. А третья заключалась в том, что у вас был такой таинственный вид. Мы просто разговариваем, вы и я, – болтаем, как болтают двое людей, которые только что познакомились. Таинственного в нашей беседе ничего быть не может.
– Вы правы, – согласился Боб. Но конечно, выглядел он при этом, как и стоило ожидать, удрученным – подобное выражение лица тоже было совершенно не к месту. К счастью, на нас, похоже, никто не обращал внимания.
– Извините, – добавил он.
– И если уж я буду называть вас Бобом, – продолжал я, пытаясь его отвлечь, – то вам придется звать меня Митчем. Идет?
На его лице заиграла счастливая улыбка. Наконец-то выражение, не вызывающее подозрений!
– Конечно да. Митч. – И он настоял на том, чтобы мы пожали друг другу руки. С этим я нехотя согласился, протянув ему левую руку.
Минутой позже Стоддард принес нам меч-рыбу, которая тоже оказалась очень вкусной. Орудовать вилкой левой рукой было для меня так же непривычно, как и ложкой, но я справился.
Пока мы ели, я попросил Гейла просветить меня насчет того квартета за столом напротив: четырех женщин, которых я не знал. Мне пришлось напомнить ему, чтобы он не бросал украдкой взгляды в их сторону. Наконец он угомонился и назвал их имена. Выяснилось, что я вижу воочию двух жертв “несчастных случаев”. Лицом ко мне сидела Роуз Акерсон, а слева – Молли Швейцлер, те самые женщины, которые получили ушибы и обожглись, когда в этой комнате во время трапезы рухнул стол. Это был первый из подстроенных несчастных случаев.
Хотя я уже знал историю обеих женщин и их едва ли можно было подозревать, я позволил Бобу Гейлу рассказать мне то, что ему было известно – некую смесь из фактов и выдумки. Роуз Акерсон было около шестидесяти – она овдовела за три года до того, – когда она неожиданно похитила младенца из коляски, стоявшей у аптеки. Она хорошо о нем заботилась, не делала попыток получить выкуп и, когда ее поймали, пыталась объявить этого ребенка своим. Последние четыре года Роуз Акерсон провела в психиатрической клинике штата.
Молли Швейцлер, полная сорокатрехлетняя женщина, казавшаяся излишне внушительным олицетворением плодородия, никогда не была замужем. Сейчас она весила меньше, чем в свои четырнадцать лет. Когда ей исполнилось девятнадцать, семья обратилась к помощи психиатров, и к настоящему моменту Молли уже девять раз побывала в Психиатрических лечебницах, что составляло почти пятнадцать лет из последних двадцати трех лет ее жизни. Вес Молли временами превышал четыре сотни фунтов, порой она буквально доводила себя обжорством до могилы, а ее мать говорила врачам, что не раз видела, как Молли продолжала есть, когда ее уже рвало от пищи. Теперь, проведя шестнадцать месяцев в лечебнице, Молли весила около двухсот шестидесяти фунтов. Прогноз врачей был неутешительным.
Никто из них всерьез не надеялся, что тело Молли, измученное столь беспощадным обращением, протянет больше десяти лет – вероятно, первым не выдержит сердце. И еще более вероятным было то, что по крайней мере часть из этих десяти лет она проведет в лечебнице.