— Миша, а помните, как мы с вами первый раз в шахматном клубе встретились? Конечно, я вас и раньше знал, как вы уже догадались, наверно. Давно глаз положил, подбирался, примерялся. А тут тицом к лицу! Будто луч света в темном царстве. Вы говорили так много интересного, умного, собирались детектив писать…
— Ничего из этого не получается, — угрюмо обронил Пискунов.
— А тут еще этот великолепный презентаж, царский подарок, можно сказать. Растрогался. Вот тогда в душе что-то и шевельнулось. Уж потом укоренился в мысли… — Какая-то новая интонация, чисто человеческая, промелькнула в голосе. Пискунов покосился, озадаченный: странные, однако, перепады — то чуть ли не кричит, а то на шепот переходит, едва слышно. А тот, видно, и сам сообразил, что оплошал, раскрылся неосторожно. Круто переменил тему, а голосовые связки натянул до отказа, чтобы никакой вибрации нежелательной.
— А теперь вот вам первое задание! — Голосок звонкий, металлический и опять на полную громкость. — Будете информировать насчет пришельцев!
— Я вам ничего не обещал!
— Нас интересует, как будут развиваться события дальше. — Реплику мимо ушей пропустил. — Постарайтесь предвосхитить, чтобы мы вовремя приняли меры. Во всех подробностях.
Пискунова передернуло от развязного тона. И вдруг мелькнуло подозрение: а что если уже знает, что он не один здесь? Проговорил с наигранным безразличием:
— Боюсь, не смогу быть полезен. Я утратил эту способность — предвосхищать. И может быть, навсегда.
— Отчего же, пардон? А вы постарайтесь, постарайтесь! Донос должен быть написан по всей форме. Без лирики. Одни голые факты, хотя количество деталей порочащих не ограничивается. Они очень опасны, пришельцы, он особенно. Ускользают из сетей, путают информацию. Мы должны их тепленькими взять. И тогда, возможно…
— А если я откажусь?
— Вы не откажетесь. — Оглянулся воровато и прямо в ухо: — Планирую для вас задание более серьезное. — И опять в полный голос: — Михаил Андреевич, голубчик! Если бы я вас не любил! Шокирует слово «донос»? Так давайте иначе скажем — донесение. Дело ведь не в форме, а в сути. И вот еще что, заметьте, это все к тому же: некоторое время назад прозвучал в ночной тиши знакомый прелестный голосок, тот самый. Божественные звуки! Просто напоминаю, чтобы не забыли. По какому поводу, какова цель и так далее.
Теперь все стало ясно: кладбище омикрофонено. Абсурд какой-то! Даже кладбище. Недаром сам осторожничал. Ну можно понять, на пляже — люди отдыхают, расслабляются. В магазине — там покупатели бранятся, ляпнут что-нибудь сгоряча. Но здесь! И для чего они вообще здесь? В виде призраков? Дурацкая какая-то мистификация!
Пискунов и не заметил, как, размышляя, ушел вперед. Алексей Гаврилович отстал. При свете луны, поворачиваясь и так и этак, пытался рассмотреть себя в зеркало. Произнес с доверительной интонацией, когда поравнялся, и тоже осторожным шепотком:
— А знаете, для чего я крашусь? Маскировка! Лицо — очень коварный инструмент, должен заметить. И способен иногда, как бы это выразиться… Выявить момент истины в самое неподходящее время. — И он дружески, не без лукавства ткнул Пискунова в бок.
Странное какое-то признание, подумал Михаил.
— И раз уж у вас возник вопросик, — продолжал тот, — а он не мог не возникнуть… — Щурился испытующе, подмигивал.
— Какой вопросик?
— А подумали ведь, для чего мы вообще здесь. Секретов от вас нет, постараюсь, чтобы поняли. Ответ, можно сказать, философский. Мы здесь на тот случай, если количество перейдет в качество, согласно законам диалектики. — Алексей Гаврилович выдержал многозначительную паузу, и личико его кукольное преисполнилось важности. — В институте, небось, изучали диалектику, всякие там семинары, политзанятия. Количество накапливается, накапливается, а затем — что? Внезапный скачок, и… переходит.
— Количество чего? — не понял Пискунов.
— Как чего? Их, конечно. Тех самых, которых… Убиенных… невинные жертвы жестокости… Предвижу возражение. Ох догадливы! — Погрозил лукаво пальчиком, он наслаждался разговором. — Кладбище-то вроде небольшое, число погребений невелико, да и древние могилки-то. Откуда количество? Вижу, уже смекнули. Да, пришлось проделать титаническую работу по расширению производственных площадей. Для того, чтобы… разместились, чтобы не тесно…
До Пискунова с трудом доходило. И возбужденный этот голосок, хвастливый, все больше вызывал чувство тошнотворного омерзения. А тот продолжал с упоением рассказывать:
— Раньше, при жизни Вождя, было труднее, теперь легче. Раньше бывало единиц по триста, по пятьсот на стволе за сутки, косяками гнали, не успевали управляться. — Притворно вздохнул, собрал физиономию в кулачок. Помолчал. — Говорю все это вам, чтобы знали, имели представление более точное.