Не ожидая ответа, Алексей Гаврилович приказал поднять крышку. В гробу лежал какой-то старикашка, давно не бритый, с сердитым выражением лица. Похоже, для всех это было неожиданностью. Алексей Гаврилович, сурово насупившись, повел глазами в сторону сидевшего за телефонами дежурного.
— Откуда здесь единица? Откуда в емкости единица, я спрашиваю?! — взвизгнул он гневно. На этот раз гнев был натуральный, не искусственный.
Дежурный, испуганно суетясь, стал бегать вокруг и объяснять, что на данного старикашку поступил донос, будто он знает про какой-то клад монастырский, а тот одно твердит, знать ничего не знаю, молчит, сукин сын, про это. Вот и положили, чтобы подумал хорошенько на досуге и вспомнил. А тут обеденный перерыв, сели в домино играть, а там летучка, то да ее… Забыли про него, короче. Виноваты.
— Убрать усопшего! Освободить емкость! — гневался знакомый и топал ногами. Старикашку с сердитым лицом тотчас унесли. А начальник нацелился на дежурного пальцем: — А ты, голубчик, иди и доложи гарнизонному, что я тебя приговариваю…
Но то ли он вспомнил, что повторяется, то ли Пискунова постеснялся, только фразы не закончил, а прислушался. И все, присутствующие при этой сцене, тоже прислушались: за стеной кто-то скребся. Жуткий был момент. Звуки становились все слышнее… На лицах — огромный знак вопроса, переглядывались в недоумении, страхе. Стена затем дрогнула, вывалился внутрь огромный ком земли и из черной дыры выполз на четвереньках Захаркин. Впрочем, Захаркиным в обычном смысле слова трудно было его назвать. Земляной человек от носа до пяток, только глаза светятся. Медленно поднимался с четверенек на ноги. В ту же минуту что-то глухо ухнуло и обрушилось сзади.
— Вот оно! — свистящим шепотом сказал Алексей Гаврилович. — Количество перешло в качество! Таки достукались мы!
Он что-то еще хотел добавить, но не смог, язык не слушался, только губы шевелились.
Страшно выглядел забастовщик. Окровавленный, босой, с ввалившимися щеками, он озирался, казалось, никого не видя, пока взгляд его больной, почти безумный не остановился и не нацелился в злобном прищуре прямо на Алексея Гавриловича. Пожалуй, только сейчас все разглядели, что в руке он держит крест. Пошатываясь, он двинулся на Алексея Гавриловича, осеняя его крестом. Хриплые невнятные слова сгустками слетали с губ:
— Дьявол! Вот ты где! Сгинь, проклятый, сгинь, нечистая сила! Будь проклят, сатана, душегуб окаянный! Сгинь, сгинь, исчезни! — И все осенял, осенял крестом. И все бубнил, бубнил.
Алексей Гаврилович вздрогнул и затрясся весь, а затем изогнул спину, как кошка, и застыл на миг в уродливой, не доступной человеку позе, глаза его загорелись огнями на плотоядно перекошенном личике, он отступил на шаг. В следующий миг дрожащая рука его дернулась, вытянулась, и на пальце адским пламенем зеленым сверкнул уже знакомый Пискунову кристалл. Не в голос, а громким свистящим шепотом выдохнул, как бы еще сомневаясь, как бы не веря:
— Антиквар! Чистейший антиквар! Какой шар-мант! — Прыгнул по-звериному, выхватил у Захаркина крест и стал в суете и нетерпении, не щадя ногтей, счищать с него грязь и комья земли, искал и нашел. Повернулся к Пискунову с клеймом.
— Бесценная вещь! Первая половина шестнадцатого века! Серебро! — И опять подскочил к Захаркину: — Отвечай! Где взял, где? Обыскать, ощупать затылок! — приказывал и вертелся вокруг. — Должна быть дырка от пули! — Дежурный, стоявший рядом с круглыми глазами, ничего не соображал и только повторял и повторял беззвучно, что количество перешло в качество. Он был в шоке.
На Захаркина между тем набросились, никакой дыры не нашли в затылке, зато нашли золотую монету в кармане, случайно, как видно, завалилась.
— Где взял, где? — визжал фанатично Алексей Гаврилович, весь в азартном пылу. — Где взял, где?
Едва ли что-нибудь понимал Леонид в ту минуту, он лишь покачивался из стороны в сторону, как дерево под ветром, с трудом удерживал себя на подгибающихся ногах.
— Заставить говорить единицу! — взвизгнул опять Алексей Гаврилович. — Развязать язык единице!
Здоровенный малый из охраны, стрелок, ласково взял забастовщика за прекрасные некогда, королевские кудри, приподнял и нанес сверху удар ребром ладони в бок. Захаркин осел на землю, будто сломался в нескольких местах сразу. Алексей Гаврилович наскакивал, бил в живот ножкой, выкрикивал гневливо: