Временами он хотел ее смерти. И постарался себя убедить, что с его стороны это вовсе не месть отверженного и униженного — в ее гибели могла возникнуть практическая необходимость. Нет, не в обычном смысле слова. Уилла была не только членом экипажа, но и техническим звеном в их связке — дополнительным аккумулятором биологического времени на период полета. Программа эксперимента, закодированная в системах Руо, предусматривала разные варианты применительно к обстоятельствам. За счет ее жизни, сознательного ее прекращения в случае сбоя или каких-либо осложнений Герт мог получить дополнительные резервы времени и возможность, если надо, продолжить работу в одиночку, без нее. Жизнь Уиллы принадлежала ему, вернее, она принадлежала науке в его лице. Он всегда знал, что если надо, она пойдет на эту жертву не размышляя. Тогда, перед вылетом, Уилла готова была молиться на него. Они переживали медовый месяц своей любви, и вовсе не было необходимости омрачать его жестокой правдой. Теперь все изменилось. И конечно, дело не в их философских разногласиях, не в самостоятельности ее мыслей, которые она отстаивает с чисто женским упрямством, — дело в том, что на ее пути возник другой человек, голубоглазый мальчик, провидец, в том, что молодость тянется к молодости, и тут уж ничего не поделаешь. Он не питал к нему неприязни, понимая всю эфемерность ее чувств: этот человек всего лишь образ, фантом, его нет на самом деле.
Но это ничего не меняло. Время, в котором они находились, Уилла воспринимала как нечто вполне реальное. Да, обстоятельства могут сложиться так, что она уйдет из жизни. Иногда он страстно желал этого.
Он мечтал: вырвет из сердца занозу — и утихнет боль. Воспоминания о тех, кого уж нет с нами больше, — лишь след на воде. И все-таки он гнал прочь эти мысли, пытался оправдать себя в собственных глазах, чтобы не выглядеть злодеем, а всего лишь выполнившим научный долг, если вдруг… Тщетно он пытался найти способ, чтобы облегчить страдания. Муки отвергнутой любви были хуже смерти.
А между тем начало эксперимента было успешным. Загадочный эпизод в магазине взбудоражил весь город. Но затем цепная реакция забуксовала: где-то вовремя поставили надежный заслон. Возможно, потребуется его новое вмешательство, чтобы оживить процесс. Пока что он ждал, надеялся, и все ближе и ближе был предел. Герт был готов к тому, чтобы дать команду роботу перевести биологическое время Уиллы на свою шкалу. О том, как произойдет аннигиляция, он старался не думать. Но станет ли легче? Его терзали сомнения.
Жестом не здравого смысла, а скорее отчаяния было его решение выступить перед всеми открыто — жалкая попытка обмануть свою тоску, явившись в своем истинном облике. В этом поступке не было и капли сочувствия к невинно пострадавшему по его вине так называемому диверсанту (глупость какая-то!). Было отчасти уязвленное самолюбие и досада — его величайшее открытие превратили в нелепый фарс, вполне в духе этого безумного времени. Он знал, что придется. нести ответственность по здешним законам, как в свое время и предсказывала Уилла, и сознательно шел на это.
Тюрьма его не страшила. У него было достаточно психической энергии, чтобы покинуть ее в любой момент, если надо. За ходом эксперимента можно следить и оттуда в конце концов. Но прежде следует дать новый импульс эксперименту, запустить новый виток.
Самое страшное — это был холод в душе. Герт, думая, неустанно вышагивал в простенке своей комнатушки, которую снимал, — два шага вперед, два шага назад. Что ж, каким бы суровым ни был приговор, это лучше, чем без конца погружаться в пучину адских страданий.
Без вины виноватый
Семечкина арестовали в тот момент, когда прокурор находился в отпуске. За это время автобазу обследовала весьма авторитетная финансовая комиссия — Евлампий Кузьмич сдержал свое обещание, будучи уверен, что это будет, конечно же, пустой номер. Так и случилось: все документы были в идеальном порядке, а работу бухгалтерии в целом можно было рекомендовать кому угодно как пример для подражания.
Семечкин постепенно во всем разобрался. Он был вовсе не глуп и вскоре понял, что никакого помешательства у него не было, а произошло некое затмение ума. Своими пылкими речами Пеструшкин затронул в нем самые тонкие струны, и взыграла душа. Отсюда и поступки, необъяснимые с точки зрения здравого смысла.
И когда под конвоем его привели к старшему следователю Кубышкину, когда предъявили обвинение в подрывной деятельности как иностранному агенту, руководителю диверсионной группы, Семечкин, очнувшись после глубокого обморока, знал совершенно точно: он погиб. Поэтому каверзные вопросы следователя он слушал рассеянно, во всем признался и подписал протокол допроса, даже не читая, чем Кубышкина слегка растрогал: тот полагал, что придется как следует поработать, заготовил несколько приемчиков, чтобы подследственный раскололся, и даже на всякий случай припрятал в шкафу деревянную колотушку.