Свет вскоре погасили. В кромешной тьме стали видны сквозь решетку звездные россыпи на небе, он зафиксировал это краем сознания. С ног валила усталость, но не тела, а души, и постепенно притуплялись мысли и чувства, как от наркотика. Он вытянулся на койке, примериваясь на необычном месте, и провалился в сон, как в черную яму, — в состояние мертвого покоя и обволакивающей со всех сторон каменной тишины.
Когда он проснулся, солнце стояло уже довольно высоко. В коридоре шумели, слышались гулкие шаги, стучали ведрами и мисками, кто-то с кем-то переругивался на сочном тюремном жаргоне, а Пискунов старался ничего не слышать, всеми фибрами отталкивал от себя неумолимую действительность. Потом сел на койке, с усилием потер лицо ладонями, чтобы окончательно разогнать сон, и с издевательской насмешкой над самим собой громко произнес:
— Вот я и в тюрьме! Сбылась мечта идиота!
И сразу подумалось: вот сейчас и этот заявится, по всем признакам. И точно: сзади эхом отозвался знакомый голосок:
— Вот вы и в тюрьме! Милости просим! Добро пожаловать!
Алексей Гаврилович расшаркивался и приседал в порыве любезности. Был радостно возбужден, празднично одет, роза в петлице. Как будто пришел с днем рождения поздравить, букетика цветов лишь не хватало для полной картины. Кольнуло тревожное предчувствие: что-то важное скрывается за этим маскарадом. А тот затараторил с места в карьер:
— А я, знаете ли, заглянул — вижу, сладко спите, ну форменное дитя человеческое! Решил не тревожить, подождать, пока, так сказать, сами… из объятий Морфея… — Сделал брови домиком, озаботился воспоминанием: — Ах, сколько раз вот так же бывало: заходишь на рассвете, а человек улыбается во сне, такой хорошей улыбкой улыбается и знать не знает… Все, пора вставать. Петушок пропел давно! — Живо поинтересовался: — Как спалось на новом месте? Клопы, блохи? Не тревожили?
Пискунов, сразу взмокший от таких речей, поднимался с койки на подгибающихся ногах. В груди ухало, и от этих ударов слегка покачивало, точно он не на суше, а на палубе суденышка. Голос плавал вверх-вниз, туда-сюда, когда заговорил:
— Вашу аналогию можно как намек рассматривать? Понял! Чтобы подготовить, смягчить удар! Премного обязан. Весьма. — Хотелось добавить иронии, да не вышло, сорвался на истерический крик: — Ну, смелее! Говорите прямо, чего вы тянете, я все знаю! Когда?
Алексей Гаврилович выслушал эту нервную тираду, сморщив печально личико. На челе отразилась работа мысли.
— Миша, а я думаю, знаете, чего вам не хватает сейчас? Да не только вам, а всем в таком положении. Женщины! Близкого существа. Нежного, любящего. Чтобы успокоила, прижала к груди. Чтобы взяла на свои хрупкие плечи хотя бы малую толику выпавших на долю узника душевных тягот. Но — строго запрещено! — И вдруг встрепенулся радостно, осененный: — А мы вот что сделаем… Эврика! В следующий раз, когда я приду к вам, я специально переоденусь в женское, сделаю пышные груди из ваты. Чтобы хоть в эти минуты не чувствовали себя одиноким и могли пообщаться с особой противоположного пола в моем лице. Но все желания, страсти — только мысленно! — предупредил строго. — И чтобы никаких там вольностей! Щупать и прочее. Ни-ни!
Пискунов до боли сжал кулаки, закричал ненавидяще:
— Перестаньте паясничать, вы! Черт возьми, я знаю, да, погиб! Хочу только одного… Имею я право знать — когда? — Он задохнулся.
— Когда-когда, — подхватил Алексей Гаврилович ворчливо. — Экое ведь нетерпенье. Ну чисто ребенок. Все хотят знать — когда, как будто это имеет значение. Есть еще время. Наговоримся. Так я вам прямо все и выложил, а потом будете рыдать в подушку. Ну прямо дети! Вот подай им игрушку, да и все тут!
Пискунов сник, ни на что не оставалось сил. Заговорил, умоляюще прижимая к груди руки:
— Если я арестован… Прошу принять во внимание… Когда будет суд, чтобы знали… Я уже объяснял Афанасию Петровичу. У меня не было злого умысла! Ужасная случайность… Илья Спиридонович, он сам…
— Превращение застигло его в ванной? — уточнил знакомый.
— Да. Он плавал и довольно хорошо себя чувствовал… ну, насколько это возможно… Его выловил потом… все забываю фамилию… товарищ Индюков имени Зощенко, председатель райисполкома.
— Бывший председатель, — сказал Алексей Гаврилович с нажимом.
— Его что, сняли? — ахнул Пискунов. Не слыша ответа, он пустился в ненужные подробности, как его били писатели, выслуживались, как удалось бежать и как потом…
Алексей Гаврилович, слушая, расхаживал по камере и что-то деловито прикидывал, бормоча, а сам кивал головой, то ли подтверждая сообщаемые сведения, то ли обещая посодействовать в случае чего. Остановился вдруг, утомленно замахал руками.